А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк

Я взял ее под руку и чуть-чуть прошел прямо. Ее это, видно, рассердило — она остановилась и топнула. Чтобы не дразнить ее дольше, я направился в сторону солтысова дома. Мать, усмехаясь, даже крякнула от удовольствия.

— Это Хеля, Петр?

— Хеля, мама.

— Хороший у тебя глаз, сынок. Лучше, чем у моего старика. Хотя и меня бог не обидел. Бывало, из костела выйду, на праздник соберусь, на ярмарке между лотками пройдусь или просто в поле пойду — у мужиков аж дух перехватывает. Одного такого белобрысого, из-за реки, еле-еле отходили. Он как раз жевал что-то, когда я его в престольный праздник нечаянно локтем задела. Подавился, посинел весь. Кулаками его по спине колотили и водой святой поливали. А он, как пришел в себя, так и давай бормотать одной то же: «Вот чертовка! Видали, какая чертовка».

Я улыбнулся матери. Она хотела еще что-то сказать, но мы уже входили к солтысу во двор. Наклоняясь под яблоньками, чтобы не задевать нижних веток, я заметил: кто-то поглядывает на нас из-за угла. Глядевший, видно, рассмотрел нас: он исчез, а потом хлопнула дверь чулана. К нам подбежал с лаем пес. Я окликнул его, он успокоился и стал ластиться ко мне.

Мы уже входили в сени, и тут я вспомнил, что два года назад мои ребята как следует всыпали солтысу. Дело было так: на свадьбе у родственника, куда забрели жандармы, солтыс пил с ними, хвастаясь, сколько мяса и хлеба сдал он для немецкой армии. Правда, сам я тогда отвертелся и не ходил к солтысу с палкой, но с тех пор, едва завидев, что я еду мимо, он скрывался в доме. Однако я и сообразить ничего не успел, а мать уже открыла дверь, говоря: «Слава господу богу».

Все трое были дома. Видно, Хеля предупредила стариков: оделись они по-праздничному, а на столе, накрытом белой скатертью, стояли в глиняном кувшине только что сорванные пионы. Солтыс, правда, сидел над какими-то бумажками, но по белой рубашке, застегнутой на все пуговицы, по свежевымытым и зачесанным назад волосам видно было, что вся его писанина — только для отвода глаз. А солтысиха даже и не скрывала, что ждет нас издает, зачем мы пожаловали. Она подошла к матери, обняла ее и расцеловала в обе щеки. Когда я целовал ей руку, она потянула меня за волосы и шепнула:

— Бесстыдник.

Только теперь я заметил Хелю. Она стояла у окна в палисадник и поправляла горшки с миртом и аспарагусом. Когда солтысиха позвала ее, она была краснее пионов на белом столе.

Мы сели на придвинутую к столу лавку и принялись беседовать о всякой всячине. Чтобы разговор не затягивался, я незаметно вытащил из кармана бутылку, поставил ее на стол и посмотрел на солтыса. Он, крякнув, сказал жене:

— Мать, готовь посуду. Сдается мне. Петрек по какому-то делу пришел.

— Такие времена, солтыс. Теперь каждый к вам по делу приходит. И я не лучше других.

— Не болтал бы ты, Петрек. Как это не лучше? Ты хозяин. Землепашец, можно сказать. Какое у тебя ко мне может быть дело?

— Землепашец не землепашец, а дело, солтыс, есть. Насчет золотых яблок в саду. Золотых и красных. Увидал я те яблоки, и больно мне одно из них приглянулось. Как вы спать ложились, так я в сад приходил и то яблоко золотое гладил. А как погладил, так и сорвать захотел, домой отнести, на сено примостить, на стул посадить, на стол положить. Пускай, солтыс, в доме у меня золотится да глаза радует.

— Какое еще яблоко? Чудно́ ты сегодня говоришь, Петрек. Как старый ксендз. Что-то не разберу. Ну-ка, выпей со мной. Может, за рюмочкой скорей разберемся.

Я знал, что солтыс понимает, о каком яблоке я речь веду. Глаза у него блестели, и он все время поглядывал то на солтысиху, то на мою мать, то на Хелю. Опрокинув четвертую рюмку подряд, солтыс продолжал ворчать:

— Ну и ну, выдумал тоже. Яблоко золотое. А такое яблоко — это ведь держава королевская, это король. А мне до королевского старосты далеко, дальше, чем за море.

Мне, однако, храбрости не хватало говорить проще. Видя это, мать, уже за бутылкой, что солтыс поставил, все объяснила. Солтыс посмотрел на меня, придвинулся вместе со стулом, положил мне руку на колено и сказал:

— Теперь дело другое. А то заладил: яблоко да яблоко. Хотя и так можно. Взять хотя бы Еву, и рай взять хотя бы. Так ты говоришь, Петрек, что хотел бы забрать у меня то яблочко золотое? А ты, мать, что скажешь?

— Я им от всего сердца радешенька. Только что ж так поздно? Случилось уже. Люди-то что скажут?

— Не в том дело, что люди скажут. Люди всегда что-нибудь выдумают, хоть бы ты и терновый венец на башке носил. Самому-то мне даже нравится, когда после свадьбы крестины готовить надо. А у нас как было? Не красней, мать, сама знаешь, как было. Только вот я с Петреком поговорить хотел бы. С глазу на глаз поговорить, без вас, бабы.

Когда мы остались одни, солтыс, налив рюмки и чокнувшись со мной, спросил:

— Я слышал, убил ты? Убивал ты, Петр? Знаю, знаю, что пришлось. Но это падет на нас, и на Хелю падет, и на детей, Петр. Боюсь, на дитя падет, сынок.

— Это не я, солтыс. Хеля знает, что это не я. Это ОН, солтыс. ОН. Не я, не Хеля, не моя мать, не Стах, не Моисей. А ОН. ОН.

— Что еще за ОН? Что ты выдумал?