На заборе сидели и каркали черные вороны,падал хлопьями снег,и одни только птицы чернели.Запорошенный белым, согнувшийся, шел человекпо какой-то дороге, в какую-то дальнюю сторонудо какой-то невидимой цели.Падал снег на панели пушистым белеющим ворохом,заполнял колеи,заметая следы человечьи.Торопились прохожие в теплые норы свои.Тот один не спешил и в толпе среди скрипа и шороханикуда не глядел, не ища ни уюта, ни встречи.А потом повернул от вечерней белеющей улицыза последней чертой,где последние птицы вспорхнули,и пропал неизвестно куда и слился с темнотой,отойдя от домов, что друг к другу придвинувшись, тулятся— в пустоту, в темноту ли…Дорога была бела,белее белело поле,молчали колокола,никто не услышал болиушедшего от тепла.Только в глухом углу,где кто-то еще не забыл,какой-то голос завыл,где-то отчаянно плакали —по другу ли? По теплу?Но кто это был —ребенок?больной ли?собака ли?
В городских переулках глухихразговор человеческий стих,и ночного, последнего смехав подворотни попряталось эхо,и за крышей погасла звезда,что уже не взойдет никогда…Только долго еще в темноте шелестелиодинокие чьи-то шаги по панели,будто ждали чего-то, кого-то искалии должно быть под самое утро устали,замолчав за углом, где серела заря,проискавши всю ночь безнадежно и зря.А утром забылисьусталые эти шаги,в трущобы забились,где не было видно ни зги …Точно чьи-то надежды не сбылись,не выплатились долги.
243. Луна над Клермонтом
Пусть ты умер давно, я знаю,только стоит прийти весне,я опять тебя вспоминаюи с тобой говорю — во сне.На тебя смотрю, не мигая,как на солнечный свет в окно:даже то, что была другая,я простила тебе давно.Ранний вечер июньский помню:пахло жимолостью в саду,и луна всходила огромней,чем когда-либо в том году.Над сиреневыми горамипоплыла в серебристой мгле,и второй такой панорамене бывать на моей земле.Ты позвал меня попрощаться,я ответила — «занята»…Для чего же все еще снятсята луна и жимолость та?