А.П.Чехов: Pro et contra

В этом пункте он был новатором и «возражал» на идеи пре­дыдущего поколения, — возражал плодотворно и победоносно. Именно с Чехова начинается поворот от прежней, суживавшей область искусства, гражданско-идейной теории, которая испо- ведывалась нашими художниками (за исключением разве Тур­генева) и критиками, начиная с Белинского (в его последнем периоде), и до 80-х годов. Именно с Чехова начинается новая полоса нашего искусства, переход от морально-публицистичес­ких заданий к расширенным горизонтам, к искусству с зада­ниями эстетико-философскими. Чехов явился первой ступе­нью этого перехода, если хотите — только формальной, в том смысле, что идеологически он был не шире, а уже своих пред­шественников. Но самый принцип свободного искусства, са­мую возможность наполнения его расширенным содержанием он понимал и своими писаниями утверждал, проводил в жизнь. Одновременно с Чеховым подняли знамя бунта против прежних теорий мистики «идеалисты» и «декаденты». Но тог­да как они только сменяли одно рабство на другое, попадали из моралистских цепей в цепи «чистого искусства»; тогда как в их литературе личность художника без остатка поглощалась чисто техническими задачами, художничанием, образом-само­целью, рифмой и ритмом, an und fur sich⁴⁸, а вместе с личнос­тью художника так же без остатка исчезали и жизненный смысл, и жизненная ценность их произведений; Чехов оста­вался верен серьезным, святым, жизнь творящим традициям нашей литературы. Его темой была жизнь, подлинная жизнь, во всем доступном ему разнообразии ее. Вот почему этот нова­тор все же становится в ряды представителей органической, исконной струи нашей литературы, является продолжателем дела Тургеневых и Толстых.

Непрестанное любовное внимание к художеству-самоценнос­ти побуждало Чехова разрабатывать и оттачивать приемы его творчества до невиданного у нас изящества и красоты. Никто из его предшественников не возвышался до такой простоты и тонкости стиля, до такой выработанности, точности, живопис­ности и богатства языка. Язык, которым говорят действующие лица его очерков и драм, обладает всеми цветами житейской радуги — по цвету и оттенку на каждую профессию, звание и положение!.. Принцип художественной меры и экономии худо­жественных средств проводился им в его очерках с такою тщательностью и чуткостью, что делает эти очерки поистине классическими. Можно сказать, что Чехов создал у нас не только жанр «комического очерка», но и жанр очерка вооб­ще, — до такого совершенства довел он эту форму. Продолжая начатое Толстым и следуя по стопам Мопассана, которого он знал и ценил, как мало кто иной, он разработал у нас импрес­сионизм литературной живописи и драматический прием пове­ствования (характеристика действующих лиц не описатель­ная, а, так сказать, «на деле», в их поступках и речах). Наконец, в области театра (если не ошибаюсь, под некоторым влиянием Гауптмана) он создал у нас драму настроения, — драму нарастающего лиризма, не разрешающегося в дей­ствии.

Углубленность, серьезность и широта замыслов росли в про­изведениях Чехова по мере созревания и развития его талан­та, — росли до самого конца. Если сначала очерки его были ос­колками жизни, калейдоскопом гениально подмеченных психологических черточек, выявлявших то тот, то другой уго­лок русской жизни, дававших заглядывать в душу населяв­ших эти уголки сереньких людишек; то под конец своей дея­тельности Чехов уже пытается синтезировать, охватывать картины жизни целых слоев и групп, подводить им итоги. И с этого времени, начиная с очерков «Человек в футляре», «Кры­жовник» и повести «В овраге», к его исконно реалистическим приемам все больше примешивается элементов символизма, который особенно рельефно выступает в его лебединой песне — драме «Вишневый сад». В этом отношении Чехов был сын сво­его времени, шел в ногу со всем художеством, нашим и евро­пейским. Говорить ли о влиянии Чехова и его манеры на на­ших новых беллетристов. Если в последнее время, когда в результате огромной жизненной и идеологической смуты в нашем искусстве воцарилась изрядная неразбериха, связь со­временных беллетристов с Чеховым не так наглядна и ощути­тельна, то непосредственная связь с ним Горького и Андреева (особенно в их первом периоде) — ясна для каждого, а уж о реалистах-бытовиках, как Куприн, Вересаев, Арцыбашев, не­чего и говорить..

Таковы завоевания, сделанные тем эстетическим даром, ко­торый составлял основную стихию Чехова, который, с прину­дительностью рока, побуждал его созерцать и воссоздавать — в вечной игре самоценного творчества.