А.П.Чехов: Pro et contra

Отсутствие иерархии, рядоположенность и уравнивание тема­тически важного и второстепенного — тоже тема, введенная в кри­тический оборот Михайловским[121]. Однако звучит она негромко, по­тому что, по Михайловскому, тематически «важного» у Чехова нет вообще: нельзя определить, «о чем» рассказы «Почта», «Холодная кровь» или «Шампанское». Но в перечислениях критика («коло­кольчик и самоубийца») очевиден акцент на отсутствии иерархии: если важного нет в рассказе, то оно есть в жизни. В качестве важ­ного в жизни выступают основные темы реалистической литерату­ры: личность, задавленная средой (самоубийство молодого челове­ка) или деградация вплоть до полной утраты идеалов — тема, которой, собственно, и посвящена сама статья: литература и кри­тика работают в одной парадигме, зеркальность и здесь оказывает­ся на своем месте. Критик вовсе не отказывает чеховскому «не­важному» в талантливости: «таких милых штришков много разбросано в книжке, как, впрочем, и всегда в рассказах г-на Чехо­ва. Все у него живет.». Можно сказать, что толстовская формула «всякая деталь у него или нужна, или прекрасна» уже подразу­мевается Михайловским, только все прекрасное оказывается лишним. Прекрасное должно знать свое место по отношению к по­лезному, в том числе и прием олицетворения, который репрезен­тирует чеховский пантеизм.

Равноправие достигается объективным тоном. Так, история Варьки, убившей ребенка, отмечает Михайловский, рассказывает­ся «тем же тоном, с теми же милыми колокольчиками и бубенчи­ками, с тою же "холодною кровью", как и про быков или про по­чту, которая выехала с одной станции и приехала на другую.». «Тон» или «голос» слышится всем, все уверены, что «в писаниях каждого беллетриста можно подслушать своего рода "голос", "ин­тонацию", подсмотреть "жесты".» (Неведомский). Но как только критики пытаются описать этот тон, они приходят к диаметраль­но противоположным выводам. Все «слышат» некую интонацию, но ее восприятие полностью зависит от убеждений или характера критика. Михайловскому слышится «тон апатии», характерный для эпохи 80-х, Гольцеву — тон сдержанного, но благородного со­чувствия к униженным и обиженным. «Художественная объек­тивность нисколько не исключает гуманного чувства», — считает юный, неопределившийся Мережковский, и он же определивший­ся будет утверждать, что чеховское творчество «направлено к тому, чтобы показать невозможность . веры и душевное состоя­ние людей, утративших возможность какой бы то ни было веры». Для благостного Айхенвальда «любовь просвечивает сквозь ту объективную строгость, в какую облекает Чехов свои произведе­ния», а ворчливый Андреевич считает, что Чехов «навсегда усвоил себе господствующий тон эпохи — тон скептицизма и недоверия». Читатель ждет от автора отклика на свои боли, — считают и те, и другие. Но вместо Чехова откликается душа или разум критика.

Упреки Михайловского в равнодушии радикализирует Прото­попов: «устами» профессора из «Скучной истории» Чехов говорит, что для борьбы с измельчанием молодежи достаточно не замечать этого измельчания. Разумеется, это передержка: на самом деле че­ховский герой протестовал против самой возможности подобных разговоров, постановки вопроса. Но для Протопопова, как и для большинства критиков-социологов, сентенции вроде «обмель- чания жизненных задач» — нечто, априорно данное: кругом оз­лобленность, эгоизм и пессимизм, пало искусство, испорчена молодежь. Задача статьи — доказать, что Чехов всем своим твор­чеством этот тезис только подтверждает. У него не найти никакой сверхличной цели, хоть бы и самой малой, но связанной с улучше­нием общественной жизни. «Тоска по общей идее», которая в гла­зах Михайловского все-таки как-то оправдывала Чехова, в прото­поповском варианте тоже оказывается порочной: дескать, некую глобальную философскую идею Чехов бы охотно принял, чтобы заполнить свою душевную пустоту, а вот конкретной обществен­ной идеи он усвоить не в состоянии. Тут можно вспомнить, что в зеркале советской критики то же обстоятельство отражалось как достоинство: вот писатель, который не принимал либеральные идеи — жалкие паллиативы общей идеи социализма. Мы еще раз убеждаемся, что любые оценки Чехова — палка о двух концах.