Едва ли дело ограничилось одной брошюрой. В 1879 г. Леонтьев в книге об о. Клименте по памяти цитировал «Письма к Пальмеру»[954]
, но вряд ли это та самая «единственная» брошюра, знакомая еще по Афону. О чтении Хомякова на Афоне говорится в «Афонских письмах» (1872, 1884)[955]. В предсмертном письме к Л. А. Тихомирову Леонтьев вспоминал: «От. Иероним (самоучка из старооскольских купцов 20–30-х годов) читал с удовольствием Хомякова и Герцена и рассуждал со мною о них»[956]. Тем не менее серьезное изучение трудов Хомякова, действительно, относится уже ко времени окончательного переселения Леонтьева в Оптину пустынь (конец 1880-х годов).Почему заметка о. Климента оказалась у Леонтьева? Была ли она подарена ему другом-«катехизатором» или взята Леонтьевым в ряду других материалов для книги об о. Клименте (наряду с его путевыми заметками или письмами к отцу)? Ответить на эти вопросы трудно. В книгу записка во всяком случае не вошла. Возможно, она была составлена специально для Леонтьева – как ответ на его вопрос о догматической авторитетности хомяковского наследия.
Заметка особенно интересна в контексте современных споров о богословии славянофилов. В ней обнаруживаются любопытные переклички со статьей В. М. Лурье[957]
, который о существовании этого текста, скорее всего, мог знать лишь по упоминанию в леонтьевском отрывке. Насколько «мнение о Хомякове» принадлежит Оптинскому старцу, а насколько его ученику и письмоводителю, еще предстоит определить.Приложение
О Хомякове
В богословских сочинениях Хомякова много хорошего; но Самарин очень ошибался, признавая его учителем Церкви[958]
. Благо бы было Хомякову, если бы он всегда оставался, по словам того же Caмарина, скромным мирянином[959]. Когда Хомяков рассуждал просто и скромно, он говорил много справедливого. Особенно он хорошо понял и хорошо выразил главные, коренные ошибки и недостатки Римской Церкви и протестантов. Но в чем он упрекает папу и Лютера, в том он и сам иногда повинен. Забывая, что, по его же прекрасному выражению, смирение взаимной любви должно править свободою христианина и соединять его со Св. Церковью и ее духоносными учителями и пастырями[960], Хомяков иногда ставит себя выше отцев Церкви, противоречит им, находит в них излишнюю духовность и натяжки (с. 293)[961], обвиняет их, что они платили дань своему веку, отличавшемуся дурным вкусом (с. 371)[962], между тем как, например, в его же рассуждениях о молитве Господней (с. 293) виден очень дурной вкус: остроумие его тут не только неуместно, но очень грубо и невежественно[963]. На странице 291-й Хомяков говорит: «…труд для пользы других <…> есть молитва <…> высшая, чем лепетание славянских слов в уголке пред Суздальскою доскою»[964]. Тут, во-первых, смешение понятий. Труд для пользы других, хотя и необходим, но не есть молитва и не заменяет молитвы. Во-вторых, смешанное свое понятие Хомяков изложил в кощунственных, хульных выражениях, не приличных верующему, православному христианину. На странице 284-й Хомяков сознается, что он позволяет себе во многих случаях не соглашаться с так называемым мнением Церкви[965]. Мнения бывают у отдельных лиц; а что святые, духоносные отцы согласно признают, то составляет учение Церкви, от которого верующие не отделяются. Когда Хомяков противоречит св. отцам, и, пускаясь в высокое богословие или философские умствования, хочет сказать что-нибудь свое, он путается, говорит и не смиренно, и не справедливо, впадает в противоречие с самим же собою, и даже просто в несообразности. Его «Опыт катехизического изложения о Церкви» неудачен. На первой же странице этого Опыта читаем: «Бог слышит молитвы <…> того, кто еще не вызван Им из небытия в бытие»[966]. Мысль о предведении Божии Хомяков выразил так мудрено, что в его словах выходит несообразность, не согласная со Словом Божиим. В 144-м Псалме сказано: «…волю боящихся Его сотворит и молитву их услышит»[967]. 3начит: сперва человек должен существовать, потом должен стяжать страх Божий, потом должен помолиться: и тогда уже Бог его услышит. Что Господь от века все знает, это верно; а чтобы Господь услышал молитву чью-либо, для этого нужно, чтобы этот человек не только существовал и молился, но и боялся Бога. Господь даже не всех существующих и молящихся молитвы слышит, а только боящихся Его. Богословские истины требуют богословской точности выражений; и касаться Богословия, по словам св. Иоанна Лествичника должны только люди бесстрастные и духоносные. А кто, имея хоть одну страсть, будет касаться Богословия, тот подобен человеку, окутавшемуся во многую одежду и хотящему удобноплыть[968].