А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

В романе Толстого оппозиция «живое знание – мертвое знание» раскрывается через систему взаимоотношений отца и дочери Болконских. В имении Лысые Горы они являются носителями разных форм знания: князь Николай Андреевич, по терминологии Хомякова, «мертвого и внешнего»[985], княжна Марья – «внутреннего и живого». Никакие усилия отца обучить дочь «великому делу» математики и выбить религиозную «дурь из головы»[986] не могут поколебать ее смиренной стойкости, ее веры в источник живого знания. Наоборот, безропотная княжна Марья, видя «заблуждения» отца, живет надеждой, что он прозреет. При этом она не осуждает отца. «Разве возможно судить об отце?» – говорит она брату в полном соответствии с евангельской этикой (4, 136). «Не судить неслышащего» – эту мысль разделял и Хомяков. Он писал: «Церковь <…> над неслышащими ее призывы не произносит приговора»[987].

Многое в характере и в мыслях княжны Марьи, в ее духовной просветленности выписано в тоне богословских настроений Хомякова. Типологическая близость удивительна: она знак того, что Хомяков и Толстой чувствовали глубинную почву русской культуры, были кровно связаны с источником христианской веры. Показательно в этом отношении письмо княжны Марьи к Жюли Курагиной, в котором она, в частности, пишет: «Будем читать лучше апостолов и Евангелие… чем меньше мы будем давать разгула нашему уму, тем мы будем приятнее Богу, который отвергает всякое знание, исходящее не от него» (4, 122). А в разговоре с братом княжна Марья сетует, что у него «есть какая-то гордость мысли <…> и это большой грех»[988], и перед прощанием с ним говорит об отношении Бога к непокорным, к таким, каким в ее глазах является брат: «Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение» (4, 137). Здесь опять уместно вспомнить слова Хомякова о том, что христианское знание не есть дело разума пытающего, но веры благодатной и живой и что благодать дается и непокорным.

Для гордого и непокорного князя Андрея слова его сестры – это еще пока мертвые слова. Он проходит трудный путь прозрения, обретения духовного знания-рождения. Вначале князь Андрей – носитель «внешнего знания»: он верит в силу своего ума, надеется стать спасителем России, снискать себе славу, равную славе Наполеона. Но «живое знание» ему открывается постепенно, через жизненные трагедии. На поле под Аустерлицем Бог в сознании князя Андрея появляется почти как ничего не значащее восклицание: «Да! Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба… Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..» (4, 354).

В раненом князе Андрее что-то приоткрылось, пробудилось. Он, мнивший себя спасителем армии и России, уже сам нуждается в помощи, жаждет к кому-то обратиться с криком последней надежды: «Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни… Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!.. Но кому я скажу это?» (4, 370). Князь Андрей пока еще не открыл Бога в своем сердце, но уже постиг, что Он есть, уже чувствует, что Он где-то рядом, и уже знает, что есть высшее знание: «<…> или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладанке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!» (4, 370).

В дальнейшем князь Андрей обретает в душе Бога, все его существо освещается духом благодати. Те учительные слова княжны Марьи, которые были для него пустым звуком, мертвым знанием, вдруг откликаются в сердце теплым чувством любви к ближнему, к врагу своему. Он прощает Анатоля Курагина, плача «нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями… Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал Бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал… » (6, 267).

С князем Андреем случилось чудо преображения, духовного рождения. Толстой даже усиливает мотив рождения князя Андрея, превращая его перед смертью в «ребенка», а Наташу – в «старую няню». Таинство смерти Толстой пронизывает мистикой духовного просветления: «“Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!” – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором…» Высота духовного прозрения князя Андрея выражена в произносимых им словах Евангелия, которое стало его книгой, источником его живого знания: «Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но Отец ваш питает их». Князь Андрей обрел веру, живое знание, которое дает возможность видеть невидимое. Именно о таком знании-вере писал и Хомяков.