А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

Понимание Хомяковым знания как особой формы религиозного благодатного жизнетворчества есть своеобразное выражение одной из сторон национального духа и, более того, является продолжением «длящегося откровения» славянских первоучителей и «прорастительно» в духовной атмосфере его времени. В этом смысле он угадал одну из онтологических основ русской и – шире – славянской ментальности.

Как известно, равноапостольные Кирилл и Мефодий созданием письменности, в споре с латинянами, соединили славянское самосознание с богосознанием. В «буквенном слове-знании» происходило рождение человека. Следует актуализировать первосмысл слова «знание», данного в ощущении-приобретении в качестве «знания как рождения и спасения» («рождения-спасения в знании»). Этот первосмысл слова «знание есть рождение» и, следовательно, спасение от небытия, от неправды мира чувствует и передает Черноризец Храбр в своем сочинении «О письменах». Бог дал славянам в лице Константина Философа творческую возможность сложить свою письменность «по образу и подобию Божьему»: «Бог человеколюбец, который правит всем и не оставляет человеческого рода без знания, но всех приводит к познанию и спасению, помиловал род славянский и послал им святого Константина Философа. <…> Святой Кирилл создал первую букву “аз”. Но потому что “аз” было первой буквой, данной от Бога роду славянскому, чтобы открыть для знания учащих буквы уста, возглашается она широко раздвигая губы»[980]. Вполне очевидно, что процессы деторождения, появления на свет человека и «знание-рождения», озарения человеком светом истины совпадают, образуя «общий ритм» и возбуждая «дрожание-трепетание», вызывающее в зависимости от «просветов» соответствующие «поэтические» комплексы и представления[981]. Черноризец Храбр, передавая логику христианского мироощущения, последовательно соотносит Бога, любовь, человеческий род, «род славянский», человека, знание и спасение. В этой цепочке соотнесений последнее (спасение) равно первому – Богу[982].

В духе славянских первоучителей понимает знание и Хомяков и в споре с «новыми латинянами» разрабатывает концепцию знания на основе Евангелия и Никео-Константинопольского символа веры. Но Хомякову важно в эпоху «второго творения», «довоплощения человека» не только поделиться радостью живого знания, но и показать, чем от него отличается мертвое знание: «Христианское же знанье не есть дело разума пытающего, но веры благодатной и живой <…> есть один Дух Божий. <…> Верующий знает истину, неверующий же не знает ее или знает ее знанием внешним и несовершенным. <…> Поэтому может и не освященный духом благодати знать истину, как и мы надеемся, что знаем ее, но это знание само есть не что иное, как предположение более или менее твердое, как мнение, убеждение логическое или знание внешнее, которое с знанием внутренним и истинным, с верою, видящею невидимое, общего ничего не имеет. Богу одному известно, имеем ли мы веру»[983].

«Онтологическим беспокойством» был охвачен не только Хомяков. Если учитывать, что его работа «О Церкви» писалась, как отмечает Ю. Ф. Самарин, в 1840-е годы, а сама проблема волновала даже таких оппонентов славянофилов, как В. Г. Белинский, то можно сказать, что вопрос живого знания стал фундаментальным вопросом времени и всего XIX века. Ведь в итоге речь шла о бытие Бога, о Его участии в истории, в жизни человека. Ф. И. Тютчев, Ф. М. Достоевский, В. С. Соловьев, осознавая угрозу основам русской духовности со стороны рационализма, позитивизма, «схоластицизма» (как выражался В. Г. Белинский), в разное время и по-разному проявляли старания в отстаивании благодатного знания, вскрывали опасность спекуляций ума в утверждении или опровержении истины.[984]

В 1860-е годы вопрос получал свое оформление как в теоретической, так и в художественной практике. Показательным в этом смысле является художественный опыт Л. Н. Толстого: в романе «Война и мир» писатель в живой форме, в словесной плоти решал проблему знания, которая богословски проговаривалась Хомяковым – в таком виде терзала его.

Среди целой галереи персонажей, носителей живого знания, следует выделить (чтобы не нарушать заданного формата) таких героев, как княжна Марья и князь Андрей Болконский. Если княжна Марья изначально, по рождению была пропитана духом живой веры (здесь функционально значим образ няни княжны Марьи Прасковьи Савишны), то князь Андрей пришел к ней через ряд духовных испытаний.