А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

Спор «около Хомякова» в апокалиптическое для России время – это не просто прямо противоположные суждения по каким-то высказанным ранее отвлеченным вопросам, принадлежащим истории, а столкновение двух взаимоисключающих, согласно Бердяеву, пониманий Церкви. «Свящ. П. Флоренский ставит точки над i, и в этом заслуга его статьи. Он завершает собой известный процесс религиозной мысли, обращающейся в Православие. Статья его очень ответственна для представителей современной православной мысли. Им предстоит сделать решительный выбор между свящ. П. Флоренским и Хомяковым, отдать решительное предпочтение одному из этих учителей Церкви, пойти направо или налево, к свободе или к принуждению. Путь свящ. Флоренского и путь Хомякова – несовместимы». Дело здесь не только в «разномыслии» по церковным вопросам «зачинателя русского богословия», по определению того же Бердяева, и одного из самых ярких представителей религиозно-философского ренессанса, раннего славянофильства и софиологии, из которой вытекает и экклезиология о. Павла, а в двух взаимоисключающих типах мысли и жизни в Церкви, двух миросозерцаний, противостоящих одно другому и равно претендующих на православное.

Бердяев, в отличие от Флоренского, выступает именно как «независимый философ», верный прежде всего «определенному миросозерцанию», в котором, он верит, «истина и правда». Торжественным исповеданием этой веры он заключает предисловие к своей монографии о Хомякове, вышедшей в 1912 году в издательстве «Путь». Много и с восторгом говоря о «поразительном свободолюбии» Хомякова, «вселенскости» его экклезеологических определений, Бердяев считает тем не менее его сознание «сдавленным», религиозность Хомякова видится ему «религиозностью бытовой», твердость веры – обусловленной «тысячелетней крепостью почвы». В сущности, претензии Бердяева к Хомякову, которого как богослова он оценивает очень высоко, в общем солидаризируясь с Самариным, могут быть сведены к следующему: главная вина (или беда) Хомякова в том, что он не был представителем «нового религиозного сознания», главная заслуга в том, что он, а вслед за ним и славянофилы расчищали для «нового религиозного сознания» путь, «засоренный школьно-схоластическим богословием». С точки зрения церковного человека, недостаток бердяевской монографии состоит именно в том, в чем он видит главное ее достоинство, т. е. в поверхностной и крайне слабой связи с церковным преданием, которому Бердяев и не стремился следовать, предпочитая до конца своих дней оставаться «свободным философом». Флоренский, как замечает прот. В. Зеньковский, напротив, «выдает всегда свои философские домыслы за “церковную мысль”, а не личное построение», и винит Хомякова именно в том, в чем нередко обвиняют многие исследователи самого о. Павла, а именно в выдавании своего, субъективного за общецерковное. Кто же ближе к истине, хранимой Церковью, – учитель старых славянофилов или наставник новых, отрекающийся от него?

Хомяков, по его чеканной формулировке, «весь есть мысль о Церкви», но Флоренского настораживает, что в суждениях об основателе школы славянофилов именно как об этой мысли