А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

В принятии же реальности от Бога как данной, а не человеком творимой, нет вообще ничего специфически христианского: принимать, смиряться и благодарить способен и «иудей», и «эллин». Для такого принятия вовсе не нужен Богочеловек, не нужны Вифлеем, Голгофа и пустая гробница в саду Иосифа. Вообще, «принятие реальности от Бога данной» – с учетом того, что эта реальность, включающая и мир, и нас самих, непоправимо повреждена – есть путь, прямо противоположный христианскому пути спасения, которое начинается именно с неприятия реальности, ставшей в результате человеческого отречения от Бога реальностью разрыва с Ним и потому реальностью неизбежного греха, тления и смерти, с вопля о спасении как об избавлении от такой реальности и даровании реальности иной: «…нового неба и новой земли, на которых обитает правда». Но эта иная реальность спасения, данная человеку и созидаемая в нем Богом через Церковь, есть реальность-как-задание, иссякающая до полного исчезновения без поддельного и всецелого человеческого усилия, т. е. именно «человеком творимая». Царство Божие не только дано, но, по слову Евангелия, должно быть еще и взято как неприступная крепость; творимое в человеке Духом Святым, оно должно быть непрестанно творимо и самим человеком. Спасение есть богочеловеческое творчество, без которого «смирение и благодарение» – лишь фарисейский самообман.

Уничижение во имя «смирения» творческого человеческого начала, когда речь идет о человеке, «живущем в Церкви», как сказал Ю. Самарин о Хомякове, отрицание за верующим права говорить от сердца без оглядки на авторитеты происходит из неверия в то, что в сердце этом может пребывать Бог. Но это неверие не только в спасение, но и в Бога, который есть любовь, а, следовательно, и воспринят может быть лишь любовью, т. е. в высшей степени «имманентно». Будучи последовательным, Флоренский, как и иудейские богословы I века, должен обвинить в «имманентизме» и Христа, а в евангельском утверждении о том, что Царство Божие внутри нас есть (т. е. имманентно нам), видеть лишь соблазнительную ложь, фигуру речи, за которой не стоит никакой «объективной реальности». Да и можно ли по-настоящему уверовать в Богочеловека, когда не веришь в человека? Верно и обратное: нельзя поверить в человека как в абсолютную ценность, в царственное величие его призвания, не веруя во Христа.

Примечательно, что, противопоставляя «имманентизму» Хомякова «трансцендентализм», о. Павел нигде не упоминает церковный догмат о божественных энергиях, не упоминает, что Бог не только трансцендентен миру, но и открыт ему, и не только открыт, но и пронизывает его Собой – Своими энергиями. «Откровение Бога в Иисусе Христе есть откровение полное, устанавливающее между Богом и человеком теснейший союз, который апостол Павел выражает образом единого Тела и который дает возможность видения Бога лицом к лицу». Это-то откровение все время упускает из виду о. Павел, потому что «обе эти истины не могут быть согласованы в рамках философии сущности»[993], т. е. платонической и неоплатонической онтологии, эссенциалистской философии, «существа Православия», по о. Павлу. Отсюда совершенно понятно, почему в его построениях не находится места Христу. Богочеловек просто не нужен в платонической космологии всеединства, есть «умножение сущностей сверх необходимости» и подлежит отсечению бритвой Оккама. «У Флоренского Платон – родоначальник и столп христианской мысли, а платонизм – лучшее и чистейшее ее выражение», – замечает С. С. Хоружий[994]. Хомяков же в своем богословствовании исходит не из платонизма, а из опыта пребывания в Церкви, который неадекватен духовной практике, укорененной в античной традиции, и потому в рамках платонизма, понимаемого о. Павлом как «существо Православия», не может рассматриваться иначе, как ересь и богоборчество. Уже сам факт существования Хомякова, а не только крамола «хомяковства» глубоко оскорбляет о. Павла: