А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 2

«Познания человека увеличились, книжная мудрость распространилась, с ними возросла самоуверенность ученых. Они начали презирать мысли, предания, догадки невежд; они стали верить безусловно своим догадкам, своим мыслям, своим знаниям. В бесконечном множестве подробностей пропало всякое единство. Глаз, привыкший всматриваться во все мелочи, утратил чувство общей гармонии. Картину разложили на линии и краски, симфонию на такты и ноты. Инстинкты глубоко человеческие, поэтическая способность угадывать истину исчезли под тяжестью учености односторонней и сухой. Из-под вольного неба, от жизни на Божьем мире, среди волнения братьев-людей, книжники гордо ушли в душное одиночество своих библиотек, окружая себя видениями собственного самолюбия и заграждая доступ великим урокам существенности и правды. От этого вообще чем историк и летописец менее учен, тем его показания вернее и многозначительнее; от этого многоученость Александрии и Византии затемнила историю древнюю, а книжничество германское наводнило мир ложными системами».[945]

Библия, по интуиции Хомякова, книга не столько написанная, сколько мыслимая. Примечательно, что первый том «Русской беседы» открылся его стихотворением «Звезды»:

И в объеме книги тесной
Развернется пред тобой
Бесконечный свод небесный
С лучезарною красой.

Узришь – звезды мысли водят
Тайный хор свой вкруг земли.
Вновь вглядись – другия всходят;
Вновь вглядись – и там вдали
Звезды мысли, тьмы за тьмами
Всходят, всходят без числа, —
И зажжется их огнями
Сердца дремлющая мгла.

«Книга тесная» – это «Новый Завет», мыслимый на Руси и собирателем Московского царства митрополитом Алексием, в память о котором Хомяков получил имя при крещении. Поистине символическая преемственность!

Подобно средневековым домостроителям нашей культуры, Хомяков, по сути, отводит книжному делу решающую роль в национальном воспитании. «Орудие общественного голоса есть книгопечатание. <…> Книгопечатание, как самое полное и разнообразное выражение человеческой мысли, в наше время есть сила и сила огромная».[946]

Обозначим прежде всего понятийные контуры хомяковского подхода к национально-общественной педагогике. «Воспитание в обширном смысле есть <…> то действие, посредством которого одно поколение приготовляет следующее за ним поколение к его очередной деятельности в истории народа. Воспитание в умственном и духовном смысле начинается так же рано, как и физическое. Самые первые зачатки его, передаваемые посредством слова, чувства, привычки и т. д., имеют уже бесконечное влияние на дальнейшее его развитие».[947]

В сущности, отсюда вытекает принципиальная установка книжного общения, которая заведомо обречена на «кабинетность» вне развернутой, планомерной государственной (а не только общественной, как бы ни настаивал на таком приоритете А. С. Хомяков) поддержки. Только тогда возможно хотя бы в относительной степени сгладить острые углы между «семейным» и «общественным воспитанием», о личностно-общественной опасности которых предупреждает сам Хомяков.

«Если школьное учение находится в прямой противоположности с предшествующим и, так сказать, приготовительным воспитанием, оно не может приносить полной, ожидаемой от него пользы; отчасти оно даже делается вредным: вся душа человека, его мысли, его чувства раздвояются; исчезает всякая внутренняя цельность, всякая цельность жизненная; обессиленный ум не дает плода в знании, убитое чувство глохнет и засыхает; человек отрывается, так сказать, от почвы, на которой вырос, и становится пришельцем на своей собственной земле».[948]

Вскоре после смерти Хомякова к этой «почве» вернется Достоевский, для которого подлинно русское становится неотделимым от православных истоков. Он неоднократно высказывался в духе чеканной хомяковской формулировки («Воспитание, чтобы быть русским, должно быть согласно с началами не богобоязненности вообще и не христианства вообще, но с началами православия, которое есть единственное истинное христианство»[949]).

Здесь запечатлены отблески миросозерцательного единства русской идеи бытия национальной культуры. Пройдут десятилетия, и в 1881 году И. С. Аксаков пусть приватно, в письме к А. И. Кошелеву, закрепит этот «принцип партийности» применительно к политизации российского печатного слова. «Как Вам не претит эта пошлость деления на либералов и консерваторов? Это чистейшее западничество, и конечно, Хомяков отверг бы такую пошлую себе кличку. Нет русского “либерального” направления, может быть только истинное и ложное, здоровое и вредное направление, направление русское и антирусское».[950]