А за окном – человечество…

Моя следующая ночная смена началась романтично. С поцелуя Луизы – я не забыл «Опыты» Монтеня. И хотя меня поцеловали в щеку, но достаточно плотно и… почти возле губ. Не знаю, что мне помешало, но был миг, когда я вдруг почувствовал лукавое желание чуть-чуть повернуть лицо и вдохновенно перевести благодарственный поцелуй Луизы в более серьёзную плоскость. Хотя его даже в этом виде нельзя было однозначно рассматривать лишь как выражение признательности с её стороны. Скорее всего, Луиза как бы попыталась через свой поцелуй типа «чмоки-чмоки» понять в себе что-то новое, серьёзное и, возможно, уже смутно тревожащее её. Не знаю зачем, только потом она ещё приложила к губам глянцевую обложку «Опытов», насыщенную бытовыми премудростями Мишеля Экем де Монтеня пятисотлетней давности. О нем принято писать как о человеке, книги которого «ярко отразили гуманистические идеалы и вольнолюбивые идеи передовой культуры французского Возрождения». Только что мог он сказать живущей в доме под снос возле морга и туберкулёзного диспансера уборщице окраинной бензоколонки эпохи черт знает как далёкого от него долбаного XXI века? И все же, все же… Быть сему. Их долгожданная встреча наконец состоялась.

«Всякий, кто долго мучается, виноват в этом сам», – возможно именно с этой фразы Луизе стоило начать знакомство с господином Монтенем.

В полутьме заледеневшей бытовки на домашнем коврике, некогда меховом, а нынче откровенно лысом, не спеша переодевался наш бригадир Володька. При деловом контакте – Бугор, за глаза – Клоун. Он ещё когда-то давно выступал в местном цирке, только был акробатом. Пока его не заворожил богемный алкоголизм. Из «культуры» он был вычеркнут после того, как побил директора цирка, отказавшегося оплатить Володьке выступление в пьяном виде. Очевидцы утверждали, что оно было лучшим, самым радостно-рисковым в репертуаре Клоуна. Он в том номере ярко превзошёл себя. Такого динамичного владения телом и таких изысканных, смелых сальто, перекатов и пируэтов под куполом этого цирка не видели отродясь. Говорят, директор, сам бывший акробат, второразрядный эквилибрист с першами, попросту жердями, несносно позавидовал сумасшедшим аплодисментам в адрес своего хмельного коллеги.

Ныне Бугор-Клоун – здешняя легенда. Все его любят. Работа в руках у Володьки горит. Устроившись на АЗС, он первым делом выбросил из вагончика гнилую мебель, принёс коврики, плакаты повесил с Михайловым и Аллегровой, чашки сервизные позолочёные выставил, пусть и со сколами, постелил красивую клеёнку с древнеегипетским орнаментом. Ещё до цирка работал он на Байконуре электриком, потом на вышке в Тюмени. Оттуда большие бабки пересылал сестре в Воронеж… У Володи золотые зубы, печатка золотая. Одет по моде городского фраера шестидесятых прошлого века. Озорной, самолюбивый человек, но как все мы тут – прибитый жизнью. Все его нефтяные деньги сестрица профуговала на мужиков из породы «погань захребетная». Других её тело не заводило. Теперь уже лет пятнадцать брат и сестра не общаются. Вот такой он, Клоун.

Никому не ведома истинная природа русского прозвища. Порой оно блистает, порой настораживает, а то и некий высший приговор своему носителю выносит. В любом случае всякое прозвание поучительней, по сути реальней, нежели имя, которое навскидку сочиняют родители младенцу. Бывает, что иной человек за всю свою богатую, многоступенчатую жизнь в зависимости от направления ее извилистого русла да силы течения этих прозвищ несколько поменяет. С первых дней на АЗС мой нынешний наставник, как проговорился про селекцию и генетику белого саксаула, так и стал Ботаником. Как ни отбрыкивался, как физиономию ни кривил. А несколько позже его ещё и в Садовники возвели – так аукнулись Андрюше розы областного морга. В нищие 90-е ему было присвоено звание Самогонщика: загибаясь от бедности после бегства из Казахстана, он худо-бедно выжил на сбыте собственного рецепта славной самогонки. Потом же он ещё и Кролик, ибо одно время разводил это зверье усердно, но безуспешно. Передохли как один. Так что его жена осталась без обещанной кроличьей шубы, и после этого они начали спать в разных комнатах. Ко всему водилось за ним ещё одно, не совсем забытое погоняло – Окорочок. Было, да, коптил, сбывал по магазинам, соседям, пока напарник его не надул и не оставил без гроша.

Переодевшись, Бугор разрешил себе вдохновенно выпить на дорожку. Откашлялся, нежно взял «гранчак». Увидев меня, дерзко улыбнулся: его редкие зубы породисто, самостийно замерцали золотым напылением.

– Ты мешаешь мне переодеваться… – изысканно-нагло проговорил Клоун. – Выйдешь сам или мне тебя выставить голяком на мороз?