А за окном – человечество…

Некогда в годы оные на шинном заводе, в эпоху развитого социализма, я впервые ощутил на себе такое истинно-пролетарское чувство, как «классовая ненависть». Меня тогда из здешней многотиражной газеты привела в сборочный цех необходимость зарабатывать на хлеб с маслом для беременной Марины. А добиться этого, не выезжая из Воронежа на лесоповал в Сибирь или Дальневосточную путину, можно было лишь здесь. Большие деньги, офигенные рублей 500–800, в те брежневские годы получали у нас только исчерневшие от сажи сборщики шинного завода. Мне едва удалось, через партком, протиснуться в плотно сплочённые ряды пролетариата – тогда человеку, получившему высшее образование, обратного пути к станку или сохе не было.

Однако я скоро заметил, что в бригаде меня, мягко говоря, обходят стороной. Я везде напряжённо чувствовал себя чужаком. Хотя в первый же день, как полагалось, накрыл народу «поляну». В темных от сажи кустах, на пустыре неподалеку от завода, моей бригаде были щедро выставлены с последних денег коньяк «Плиска» болгарский, тонкогорлая водка «Столичная», колбаса «Краковская» душистая с отменным жирком, сочный окорок «Воронежский» и салат «Оливье» от Марины, с её секретным добавлением в общий рецепт жареных грибов и популярной в те годы сельди «иваси». Может быть, я с коньяком перегнул? Его тогда в магазинах отродясь не было. Да и пили коньяк ребята неохотно, усмехаясь. Когда их повело, первым (правда, и последним) обозначил своё настоящее отношение ко мне сборщик по прозвищу… Волчара – невысокий, скуластый крепыш, с волосами агрессивно-рыжего цвета.

Я попросил у него прикурить.

– Жалко мне тебя, фраерок! – туго улыбнулся Волчара на блатарский манер. – Учился, учился, да к нам и скатился… Мамка таланта не дала?

Сборщики активно безмолвствовали.

Я рос не в инкубаторе. О какой-то там аффилиации ведать не ведал. Самодостаточности во мне было с избытком. В общем, я уложил Волчару подсечкой на пол и безжалостно выполнил удущающий захват. Правда, вполсилы. Тем не менее, он серьёзно испугался, увидев на мгновение над собой вместо закопчённого сажей неба ярко-серебристую бесконечность, огненный блеск которой обычно предшествует обмороку.

– Самбо?.. – с уважением прохрипел Волчара, как бы спасая своё renommee.

– Боевое… – уточнил я.

– Я заценил… – усмехнулся он.

Мы как ни в чем не бывало продолжили обмывать моё вступление в ряды передового рабочего класса. Кстати, оно произошло на фоне вчерашнего ввода в Афганистан ограниченного контингента наших войск. Тогда это ещё не было событием. По крайней мере, ни патриотических, ни диссидентских тостов по этому поводу не прозвучало. Не вызрели они ещё в народе.

Теперь передо мной через долгие десятилетия вновь стоял некий вариант Волчары, только теперь постперестроечной эпохи. И звали его соответственно новому времени – Клоун.

Я дерзко взял у него из рук стакан, полный по славный Марусин поясок: выпил на раз. Объяснился, зычно выдохнув:

– Чтобы не замёрзнуть на морозе голышом.

Клоун засмеялся и подал мне руку. Больше проблем у нас с ним не было.

Лишь специалиста по генетике и селекции саксаула как загвоздило в отношении меня. Он подвижнически открыл в себе талант назойливого наставника. В армии Андрюша не служил по причине плоскостопия и чудовищной близорукости, но это не помешало вдохновенной мутации его генотипа, в результате которой он мужественно почувствовал себя старослужащим на фоне моего первичного положения новобранца.

Вот лучшие образцы его общения со мной, которые вполне могут претендовать на достойное включение в катехизис российского автозаправщика:

«Крышку бензобака не клади на автомобиль. Поцарапаешь – водилы морду набьют. Слушай бензин в баке! Как заклокочет – отсекай. Обольёшь машину – голову оторвут. Будешь часто делать возврат – девки-операторы тебя возненавидят. На смене сидеть нельзя – из-за тебя всех оштрафуют!»

– А на коленях стоять можно? – поморщился я, но ответа не получил.

Зато сменщикам он в первый же день дал на меня такую производственную характеристику: «Этот у нас не задержится. Нет в нем рабочей косточки. И чем он только Луизе глянулся?» Само собой, я передал его слова в старательной цензурной обработке, согласно запрета Госдумы на использование мата в искусстве. Только где оно, искусство? Ныне фиговым листком прикрыты его далеко не выдающиеся причиндалы…

5