А за окном – человечество…

Эмма Дмитриевна вошла в операционную с облупленной краской на дверях с таким торжественным и радостным выражением на лице, с каким, наверное, монаршие особы входили в блиставший золотом и каррарским белым мрамором тронный зал.

Напротив операционной с её невзрачной дверью был туалет с ещё более невзрачными дверями.

Эмма Дмитриевна шла одарить благодатью недужных. Там, где она проходила, все люди, остававшиеся у неё за спиной, вдруг беспричинно чувствовали себя счастливыми. Они словно впадали в эйфорию позитива.

Эмма Дмитриевна на миг поглядела на меня своими радостным, смелым взглядом, и я увидел в её глазах счастливую уверенность в успехе операции. Я тоже почувствовал себя счастливым.

Операция началась в полной тишине. Словно Эмма Дмитриевна, хирургические сёстры и Вера для исполнения своих магических ритуалов переместились в некое неведомое запредельное пространство.

Наконец я устал прислушиваться к пустоте. Тем более что возле меня остановились женщины из соседней палаты с громким, весёлым разговором. Тон в нём задавала уже знакомая мне по предбаннику у кабинета ВЛК полная белолицая старушка о девяносто неполных годах. Та, что из придонского казачьего села с лихим названием Бабка. Посверкивая перламутром своих вечных зубов, бессмертная забавляла соседок по палате разговором на тему, кому и какого жениха она ныне сыщет. В общем, шёл весёлый делёж хоть на что-то годных здешних мужиков.

– Без Карповны мы бы тут совсем окоченели от переживаний… – зачем-то застенчиво призналась мне одна из женщин.

Я вдруг вспомнил странную историю с Аннушкой, и почему-то мне захотелось ещё раз поточней расспросить про эту девчушечку именно у Карповны, но бабье царство вдруг дружно переместилось в палату договаривать там самые пикантные подробности предстоящего выбора женихов. Как успел я понять, первым среди них был заместитель главного врача, по всем показателям полнейший красавчик.

Представление о том, что любой объект Вселенной локален – то есть существует в каком-то одном месте (точке) пространства – не верно. Все в этом мире нелокально.

Шла двадцать первая минута операции.

Неожиданно раздался апокалипсический грохот: угрюмая пожилая санитарка на кособокой судорожной тележке везла обратно в столовую после завтрака горы опустошённых больными мисок. Это они громогласно более чем издавали какофонию абсурда. Мне вдруг показалось, что нет ничего более парадоксального и грустного, как то, что обречённые на смерть здешние пациенты, тем не менее, едят, а некоторые едят с аппетитом. Я с брезгливостью смотрел, как мимо меня подвигается дрожащая гора объедков – недопитые стаканы с нелепым фиолетовым какао, пакетики смятых чайных «утопленников», съёжившиеся остатки непонятно какой каши и ажурно надкусанные кусочки хлеба с блёстками масла, которое я не решусь в приличном обществе назвать сливочным.

Мне вдруг пришла мысль подхватить эту судорожно ёрзающую громозвучную каталку и выбросить в окно.

Физик-теоретик Вернер Гейзенберг признавался: «Я помню многочисленные споры с Богом до поздней ночи, завершавшиеся признанием нашей беспомощности; когда после спора я выходил на прогулку в соседний парк, я вновь и вновь задавал себе один и тот же вопрос: «Разве может быть в природе столько абсурда, сколько мы видим в результатах атомных экспериментов?»

Наконец я услышал хоть какой-то звук за дверями операционной: кажется, Эмма Дмитриевна что-то сказала. Мне показалось даже, что голос её прозвучал возвещающе бодро, почти весело.

Я машинально перекрестился.

За окном была видна маковка здешней часовенки и призрачно белёсый, с фиолетовыми прожилками край тучи: кажется, накатывалась грузным, провисшим валом азартная июльская гроза. Пруток маленькой берёзки на крыше заброшенного корпуса стационара трепетал очевидней классической в этом плане осины.

Судорожно дёрнулся мой смартфон, заглотив звонок. А ведь он был, кажется, отключён.

Ко мне прорвался молодой, перспективный проректор Большов.

– Я не могу дозвониться до Веры Константиновны! Она уже прошла профосмотр?!

– Проходит… – шепнул я.– Сейчас началась самая важная завершающая фаза.

– Пусть поторопится! Напоминаю, иначе мы не допустим её до работы. Вплоть до увольнения!.. Мы ценим её заслуги перед университетом. Но забота о здоровье сотрудников у нас должна быть на первом месте!

– Вас понял… – вздохнул я. – Успеха Вам в вашей большой работе…

Предполагаемая некоторыми ведущими квантовыми космологами связь сознания со Вселенной всё более становится очевидностью, хотя и не укладывается в воображении.

Операция действительно закончилась. Она длилась всего сорок минут. Мне показалось, она была длинной в целую жизнь. И теперь их у меня две.

Мы не можем утверждать, что атомная частица существует в той или иной точке, и не можем утверждать, что её там нет. Будучи вероятностной схемой, частица может существовать одновременно в разных точках и представлять собой странную разновидность физической реальности: нечто среднее между существованием и несуществованием.

Вера с трудом приоткрыла веки и увидела меня.

– Больно… – тихо сказала она.