А земля пребывает вовеки

Его тон говорил: спешите, я занят. Я занят.

Но она не намерена была спешить. Она не позволяла себя торопить. Она медленно подошла к креслу, сказав: «Благодарю вас!», села и затем, медленно поднимая глаза, взглянула наконец на него.

– Ну-с? – спросил он, продолжая писать. Он ещё не посмотрел на неё. Его «ну-с» говорило куда больше, чем эти три звука: К делу! Будьте кратки! К делу, к делу. Скажите и уходите. Так принимают ненужных, нежеланных и бестолковых просителей.

Она всё ещё сидела молча, глядя на него. Если он был занят, она не была. Она не спешила. Ею уже было у п л а ч е н о за всё то время, какое она могла бы отнять у него.

Перед нею сидел пожилой человек аскетического типа, худой и бледный, но твёрдый, чем-то сильный и чем-то страшный. Если на нём не было жира и почти не было мускулов, скелет его был сделан из стали. Одет он был бедно и выглядел действительно очень занятым и очень усталым.

– Я была другом вашей Лизы, – сказала наконец Анна Валериановна.

– Лизы?! – переспросил он. – Ах да… Залесской. Так что же?

Она молчала: он позабыл даже фамилию Лизы.

– Чем могу служить? В чём ваша просьба?

Это слово – «просьба» – всколыхнуло в ней гнев.

– Вы д е й с т в и т е л ь н о узнали меня? – спросила она холодно и высокомерно.

– Нет, конечно, я не узнал и не мог бы узнать вас. Но вот ваша записка: я вспомнил, кто вы, то есть кто вы были. Только поэтому я и принял вас вне очереди, хотя я и очень занят… Так в чём же ваша просьба? Ваша записка, – костлявым, длинным пальцем он постукал по записке на столе, – не говорит ничего. Но тут слово н е м е д л е н н о, – он подчеркнул ногтем прямые, гордые буквы слова. – Так давайте же спешить, гражданка! Дело ваше такой большой важности? Слушаю. – И, закрыв глаза, очевидно, стараясь извлечь мгновение отдыха от этой остановки в работе, он приготовился слушать.

Она молчала.

Он открыл глаза и с удивлением посмотрел на неё.

– Наконец, в чём же вы нуждаетесь?

Волна гнева подхватила и понесла её.

– Л и ч н о я ни в чём не нуждаюсь. Нет ничего, в чём вы могли бы быть мне лично полезны. Но есть другие… В городе анархия… в городе грабежи, пожары, террор…

– Всё это мы приведём в порядок… в своё время.

Она снова замолчала.

– Слушаю, – торопил он. – Это всё, что вы хотели сказать? Тогда до свиданья. Время драгоценно теперь.

– Оно в с е г д а было драгоценно, – сдержав свой гнев, она говорила с высокомерным презрением.

Он сделал нетерпеливое движение, и она заговорила наконец деловито и быстро, уже чувствуя своё унижение в том, что могла снизойти до какого-то другого тона с этим человеком.

– Я прошу вас помочь уехать отсюда, совсем из России… лицам, кого безвинно преследует новая революционная власть. Вы знаете, как принято было прежде помогать тем, кого преследовало старое царское правительство. Знаете, долг платежом красен.

От её слов лицо собеседника несколько Переменилось, не внешне, а чем-то внутренним, насторожённым, словно мысль его прыгнула в западню и сторожила зорко и тайно оттуда.

– Ах, вот что! – сказал он дружеским, любезным тоном.

Но она, слепая в тот час, не заметила ничего. Она, возможно, и заметила эту новую его насторожённость, но её внимание лишь скользнуло по этому впечатлению, не останавливаясь, не задерживаясь.

– Кого же именно мы с вами отправим за границу? – спросил он любезно и быстро. – Родных? Друзей? Просто ваших знакомых? Или вы сами?.. Я, право, ещё не знаю, я внове здесь, могу ли я, вернее, должен ли я… Но скажите, – и голос его становился всё приветливей, мягче и ласковей, – ваша фамилия? Ведь я не знал и не знаю её. Ваше имя?

– Анна Валериановна Головина.

Он слегка откинулся на спинку стула.

– Это из местных помещиков? Или ещё есть здесь другие какие Головины?

– Нет, я не слыхала о других.

– Так, так. Так вы просите отправить за границу. Попробуем. Кого же? Кто желает отбыть за границу? Ваш муж? Ваш сын? брат? племянник?

Уже пугаясь того, какое направление принимал разговор, желая прервать, не дать ему произнести это слово – «племянник», и не успев, при слове «племянник» она сделала лёгкое невольное движение и видела, что он заметил. В этот миг она ясно поняла положение, поняла всё: какую ошибку она сделала тем, что пришла, и тем, что сказала… Она вдруг вся подтянулась и была уже настороже. Пожизненная актриса, она надеялась сыграть и эту роль: полное душевное спокойствие, якобы наивное непонимание, что имеет в виду враг. Она откинулась на кресле и, вся замирая, внешне имея непринуждённый вид, начала:

– Муж? Я не вышла во второй раз замуж. У меня нет ни мужа, ни сына. Брат мой… – Но тут она с ужасом поняла, что снова приближается к слову «племянник». Она замолкла.

– Вы сказали – ваш брат? Вы просите за брата? – спросил он голосом, полным симпатии.

«Природный сыщик, – подумала она с ужасом, с отвращением, – родился с этим талантом!» И чтобы держать его на этом слове – «брат», надеясь не допустить разговор, вернее, уже допрос, дальше, она заговорила медленно, придав лицу и голосу выражение глубокой, но сдержанной печали:

– Брата моего нет в живых. Он убит.

– Кто же убил его?