А земля пребывает вовеки

– Как это – кто? Немцы конечно, кто же ещё?

– О, немцы не были единственными, кто убивал русских г е н е р а л о в, – сказал он небрежно, и она теперь уже понимала всю опасность. Он назвал её брата «г е н е р а л о м»: он имел какие-то сведения о Головиных для каких-то своих целей.

– Я пришла, – заговорила она слишком поспешно, после только что взятого медленного тона: она чувствовала, что выдаёт себя, свою мысль, свои чувства, – я пришла просить вас вообще о тех, кого преследуют. Я всегда была на стороне гонимых, – добавила она с горечью, – стараясь им помочь. Моя просьба вполне естественна, вытекает из моего положения и характера: в этом городе я родилась, здесь я жила почти всю свою жизнь. И, видя, как новая власть уничтожает… как она относится к населению…

– Мы уничтожаем не население, мы уничтожаем врагов его.

– Но эти люди… их нельзя назвать врагами… Они ничего не сделали.

– Мы уничтожаем и наших потенциальных врагов.

– Даже? – Ненависть к этому человеку душила её.

– Даже, – спокойно повторил он, стукнув костлявым пальцем по дереву стола.

Сухой стук этот заставил её вздрогнуть. Она не могла продолжать.

– Если вы затрудняетесь говорить…

«Боже, – думала она, – он знает всё, он видит меня насквозь…»

– Вот бумага. Изложите вашу просьбу письменно. Вот и карандаш.

Она протянула руку взять карандаш. Её рука дрожала. Она вся начинала дрожать от отвращения к этому человеку, дрожала при мысли коснуться чего-либо исходящего от него, чего он сам касался, что трогали его руки. Но она хотела выиграть время и, медленно протягивая руку, наклонилась к нему, вперёд. Вдруг он сделал неожиданное быстрое движение, словно подпрыгнув, – и над столом их лица сблизились. Он взглянул ей прямо и глубоко в глаза и весело вдруг воскликнул:

– Но племянник! Вы не сказали мне и слова о племяннике! – И, видя, как лицо её потемнело, как упала рука, как она отшатнулась, он уже знал всё, что ему было нужно. И он ответил за неё:

– Да, вижу: у вас н е б ы л о племянников. Ни даже крестников… (Анна Валериановна крестила обоих: и Бориса, и Димитрия.)

Теперь начинался бой… Она отступала. Она искала щели, где бы спрятаться. Он преследовал её. Пауза была короткой.

– Вы ошибаетесь, – ответила она спокойно. – У меня два племянника. Оба мои крестники.

– Вы сказали: были два племянника.

– Почему б ы л и? – Её голос сорвался: она думала о Борисе, о ком со дня революции не было вестей.

– Значит, они есть ещё, то есть существуют. И Борис, и Димитрий. (Боже! Он знал их имена.) И вы пришли просить за них?

– Нет… Для них я ни о чём не прошу.

– Они не нуждаются в протекции?

– Нет.

– Понимаю. Прекрасно. Значит, и они тоже большевики. Что же, поздравляю. Это интересно. Где ж они? Когда стали членами партии?

Облака плыли перед её глазами.

– Постойте… одну минуту… Поскольку я ещё не знаю, что вы считаете «потенциальный возможностью вражды», то есть кого вы полагаете истребить за возможность вражды в будущем, я, пожалуй, и откажусь от своей просьбы. Ваш приём, после всего прежнего… может сделать из меня потенциального врага… Я ни о чём не прошу…

– Что ж, пожалуй, и не стоит, – сказал он, вставая.

Она тоже поднялась с кресла.

– Аристократическая женщина, – начал он просто и как-то сердечно ей улыбаясь, – имеет ту общую черту с женщиной буржуазной: обе связаны. Для второй имущество, то есть деньги, и собственный телесный комфорт дороже всего на свете, дороже, чем благо всего человечества. Для аристократки честь, имя, семья, т а к с к а з а т ь, п р о д о л ж а т е л и р о д а д о р о ж е собственной жизни и всего мирозданья… какой-нибудь там племянник… Вы, конечно, предполагаете просить о Димитрии Петровиче, не о Борисе же…

Она вздрогнула и видела: он и это отметил. Бориса, видимо, нет в живых, – горько она подумала, но вслух сказала спокойно и уже высокомерно:

– Благодарю вас. Вы помогли мне понять, что такое большевик.

– Не стоит благодарности, – ответил он рассеянно, словно мысли его уже заняты были чем-то другим.

Она направилась к выходу, когда он вдруг ещё раз её окликнул:

– И прошу извинить за такой нелюбезный приём. Но мы, знаете, заняты… Времени нет для поз и ролей. Мы действуем. А Димитрию Петровичу кланяйтесь. Он где-то тут неподалёку, в губернии. Конечно, и вас навестит как-нибудь, всё же последний в роду… племянник!

Она круто повернулась и пошла к нему. В её глазах был огонь, безумие. И громко, как имущая власть, произнесла:

– Вы прокляты!

Он даже отпрянул от неожиданности. Но быстро овладев собою, весело ответил:

– Сделайте одолжение. Проклинайте.

Этим закончилось их свидание.

Глава IX

Тётя Анна Валериановна продолжала жить с семьёю брата в его поместье.

Молодою, двадцати одного года, приехала Анна Валериановна к брату в «Усладу» со словом «навсегда». Ей были рады, отвели отдельные покои, и с тех пор она жила в семье Головиных, но вначале держалась как-то на отлёте, ни во что не вмешиваясь, никогда первая не начиная разговора, всегда сдержанная, спокойная. И всё же в ней угадывалось какое-то большое волнение, глубокая печаль.