А земля пребывает вовеки

– Эх, отец Савелий, – улыбнулся епископ, – у Господа сонмы ангелов, а ты хочешь искать защиты у расстриги. Что Господь отнимает у нас, того мы, значит, не были достойны. Грешили. Не уберегли веры, не воспитали паствы…

– Ох, и я грешил, несчастный я пьяница.

– Так и прими наказание безропотно: спасён будешь. Иди с миром.

Но дьякон медлил. Он топтался на месте, утирал слёзы рукою, как малый ребёнок. Тогда епископ взял книгу с полки и стал читать ему вслух:

«В Египте, в пустыне, в четвёртом столетии два отшельника-аскета стояли на песчаном холме: старец и молодой его послушник.

– Смотри, сын мой, – сказал учитель, указывая посохом вдаль, где были видны голые, солнцем выжженные скалы с пещерами в них, где подвизались отшельники и аскеты-христиане, кто десятками лет не беседовал с человеком, не вкушал варёной пищи, кто жил в посте и молитве. – Вот так созидается церковь для будущего, так собираются духовные богатства, – сказал старец послушнику. – Но придёт время, когда не в пещерах, во дворцах будут собираться для молитвы, когда молитвенники будут ждать платы за молитву, когда монахи будут есть сладко, спать долго, и не власяницы станут носить отцы церкви, а шёлковые одежды. Знай, сын мой, то будут знаки разрушения церкви, искажения веры. Пастух выронит посох из рук своих, заблудится стадо, и он пойдёт один с пустыми руками.

Услышав это, юный послушник упал на колени и воскликнул:

– Господи! Пошли мне смерть, прежде чем это случится…»

– Ну, вот видишь, – сказал епископ, закончив чтение и улыбаясь Савелию, – а мы с тобою вот и дожили до этого дня. Но ты не печалься. Есть и внутренняя в христианстве церковь, и никто не ограбит и не разрушит её. Береги её в себе. Помни, завтра воздержись от гнева. Иди с миром.

На следующий день к трём часам отец Савелий был в ризнице. Ожидая, он пел: «Господи, иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час Апостолам Твоим ниспосланный…»

Моисей Круглик с четырьмя вооружёнными солдатами явился «для изъятия церковных ценностей». Грузовик ожидал у входа. Моисей так и вошёл, размахивая в одной руке мандатом, в другой – револьвером, и рассеянно спросил:

– Где же они?

Не поняв вопроса, думая, что речь идёт об епископе, Савелий отвечал:

– Они у себя. Запершись. Их нельзя беспокоить.

– Странно, – заметил Моисей Круглик. – Так вы их отоприте. Мы спешим. – И вдруг, увидев выставленную рядами церковную утварь, воскликнул: – Вы там отпирайте, а мы пока возьмём это.

Отец Савелий вначале помнил, что должен воздержаться от гнева. Но когда он увидел в руках Моисея старинную золотую чашу, что-то дрогнуло и оборвалось в его сердце.

– Это же можно перелить в червонцы, – рассеянно заметил Круглик.

Слепой гнев охватил Савелия. Выхватив чашу, он могучим своим кулаком толкнул Моисея в грудь. Тощий и хилый Моисей пошатнулся и удержался на ногах лишь потому, что позади была стена. Инстинкт самосохранения – слепой и извечный охранитель жизни – воспрянул в нём: он поднял свой револьвер и выстрелил, не целясь. Никогда в жизни ещё не стрелявший, он этой единственной роковой пулей смертельно ранил дьякона.

Затем, видя, как зашатался дьякон, как грузно он, раненый, опустился на плиты пола, как лежал там во весь свой гигантский рост, Моисей окаменел от удивления. Он не сознавал, что стреляет, и не понимал, что человек ранен. Но вот нападавший противник его лежал, поверженный в прах. Как это случилось? Это он, Моисей Круглик, сделал это? Но он не хотел. В жизни своей он никогда не хотел кому-либо причинить боль и страдание. Он не был и не желал быть нападающим, наносящим раны. Он защищался от незаслуженного нападения, а вышло, что он невредим, а нападавший упал и лежит на полу. Он совсем не желал этого. Он взял мандат и револьвер: ему дали, сказав, что так полагалось, но не для того же он взял, чтоб наносить раны.

Наклонившись, он стоял над телом, с ужасом наблюдая, как растекалась по полу кровь. Это было делом его рук? Ужас и отвращение сотрясали его. Затем его охватила безграничная жалость: бедный человек! он ранен! он страдает. Надо скорее помочь ему. Ему надо возможно скорее помочь!

Мысли Моисея, обычно рассеянные во всём, что касалось реального мира, теперь, стекаясь со всех плоскостей его размышлений, концентрировались на одном: он стрелял и ранил человека. Тут не было ничего абстрактного, не было аллегорий, гипотез, сомнений: человек ранен, текла кровь, и он сам сделал это!

В своём автомобиле помчался Моисей с раненым в госпиталь. Там, схватив доктора за белый рукав, волнуясь, задыхаясь, запинаясь, он пытался объяснить, что вышло недоразумение, что всё вышло нечаянно, и эта пуля, и эта рана, и кровь – всё было только горестной, неожиданной ошибкой, что не было никакого намерения ранить человека, причинить ему боль, и поэтому он горячо просит доктора поскорее и совершенно вылечить дьякона, и что именно это теперь чрезвычайно важно, совершенно необходимо. Недопустимо, чтоб раненый страдал, надо, чтоб он поскорее поправился и жил.