А земля пребывает вовеки

С минуты его возвращения она стояла за его дверью – ждала. Когда он вернулся, по одному взгляду она поняла, что случилось с её сыном нечто гибельное, непоправимое, страшное.

Войдя, она нежно-нежно, как только любящая мать, только единственному тяжко больному сыну, сказала:

– Сварить тебе манной кашки?

Не слушая, он отрицательно покачал головою. Он смотрел на неё уже отошедшим, далёким, апокалипсическим взглядом. Сказал:

– Сядь здесь. Не говори со мною.

Она села. Но душа её рвалась от горя. Она горела желанием помочь. И, как мать, прежде всего предлагала пищу.

– Свеженькое яичко всмятку? Немножко бульонца?

Слова не выговаривались. Они замирали на её устах. Он не слышал её и не ответил. Он ходил по комнате: от окна, где сидела мать, до дивана, где лежал завёрнутый в простыню дьякон; от матери – символа жизни до дьякона – воплощения смерти.

Она вынула из кармана вязанье, но не могла вязать. С крючком в руке, она прислушивалась к боли в сердце: оно горело, оно знало о несчастье. Что же с ним, с дорогим её сыном, случилось?

Моисей двигался по комнате, медленно шагая между жизнью и смертью, стараясь – и видя, что невозможно, – оставаться одновременно в обоих. Они не были связаны ничем. Живой не мог быть мёртвым и мёртвый живым. Один не объяснял другого. Что из них могущественнее, реальнее? Что есть реальность, если в призраке мёртвого дьякона на диване больше силы и власти, чем в живой матери на стуле? Она, с крючком в руке, имела меньше жизни, меньше реальности, чем отсутствующий реально дьякон. От неё можно уйти, её можно забыть, но не дьякона.

Моисей принял решение. Он остановился около матери. Он не знал, что, страдая за него, и она умирала. Они умирали все трое, все вместе. Моисей положил ей руку на плечо и сказал тихо:

– Теперь ты можешь уйти.

Он стоял около, но глаза его были закрыты. Она медленно поднялась и на цыпочках, тяжело раскачиваясь, пошла к двери. У порога она остановилась. Ей показалось что-то страшное в этом пороге и в том, что надо закрыть дверь за собою. Она приостановилась и, собрав все силы, прошептала:

– Чашечку какао… во имя Господа Бога…

Но он не слышал, и она знала, что он уже не слышит её. Она вышла и тихо закрыла за собою дверь.

Моисей остался один с дьяконом. Они оба высились в пространстве над чем-то, что было обломком вселенной. Он спросил себя: «Возможно ли это исправить?» И сам ответил себе: «Нет!»

Он уже не мог избавиться от ноши. Она вросла в него. Он не может искать оправданий, как делает преступник-глупец: они дали мне револьвер… он кинулся на меня… он был сильнее… Я не хотел убить, я не умею стрелять… убил не я… убил случай… убил револьвер. Так сказал бы глупец, но не он, не Моисей. Мудреца не посылает никто, он сам выбирает свои пути. Для него нет оправданий. Сегодня он упал с большой высоты. Он подымался всю жизнь на высоты, но сегодня запятнал себя кровью, как немыслящий, как животное в страхе за собственную жизнь. И он не станет пробовать отречься от своего поступка, не станет стараться извинить себя или забыть. Виновен. Око за око, и не потому, что кто-то накажет, что обвинение придёт извне. Нет, вырвав око ближнего, ты этим также вырвал своё, ты ослеп наполовину, ты не способен видеть половины мира – половины его красоты, высоты и правды. Он, Моисей, не лжец. Он не вор. Он осудил себя. Сказал себе: да, виновен.

Он подошёл к шкафу, взял с полочки веронал, отсчитал себе смертельную дозу, проглотил и запил водой.

Затем он подошёл к дивану, где лежал завёрнутый в белую простыню дьякон.

– Подвинься немного, друг! Скоро рассвет. Мы умрём вместе.

Он лёг на диван рядом с дьяконом. Мир был восстановлен в нём и вовне. Они умирали вместе, как братья, рука в руке – на ранней заре, ранним утром, в час, когда Смерть чаще всего, как колосья, подбирает с земли свои жертвы.

Глава XV

Больших приготовлений к отъезду Милы не было. Она не могла взять с собой багажа: чемодан привлёк бы внимание, пока она шла бы с ним по городу (Головины, как и все почти граждане, теперь ходили по городу, не ездили). Ей связали маленький узелок с пищей. Дочь «Услады» должна была незаметно, украдкой покинуть отчий дом.

Часами обсуждались подробности. Старались предусмотреть все возможные опасности, им же не было числа.