А земля пребывает вовеки

– Смотрите сюда, люди добрые! Без жалованья служу, живот свой полагаю, а она кричит-топает. Ни копейки не платит, а командир – требует! Распинаюсь, расстилаюсь, а мне за то одни выговоры! Господи Боже мой, когда же явишься Ты за душою моею? – И она ещё усерднее бралась за свою работу.

Глухая к событиям, ничем на них не отзываясь, слепая к грандиозности того, что вокруг происходило, «Услада» жила своею одинокою мышиной норкой.

Кончался день. Прибрав кухню, Мавра садилась у окошка и тихо скулила о чём-то своём. Генеральша до полуночи молилась, стоя на коленях. Они не зажигали ламп: не было ни электричества, ни керосина. Анна Валериановна тихо играла фуги Баха. Маленькое пианино было расстроено. Она, казалось, не замечала этого. Эта музыка, что когда-то была её сумеречным состоянием, относившим её в полусознательное бытие, теперь являлась почти единственным звеном, соединявшим её с прежнею Анной Валериановной.

Глава XVII

Большевики постепенно укреплялись во власти. Образовав твёрдое правительство, они «очищали страну от врагов». «Врагов» было множество – и явных, и тайных, и потенциальных. Надо было уничтожить и тех, кто сражался ещё с большевиками явно, на поле битвы, и тех, кто следил за борьбой, сидя дома, но готовый кинуться вперёд – пожинать плоды первой же решительной победы над ними; всех молчаливых, но подозреваемых попутчиков, всех безгласных критиков – всех, кто б ы л или мог когда-то б ы т ь врагом, – его гнездо, его семью, его детей. По вине, по доносу, по подозрению, по интуиции их надо было искать, ловить, обличать, судить, приговаривать, уничтожать.

«Праздник» революции прошёл давно. Наступило пробуждение и тёмные будние дни – голодные, нищие и страшные для всех – и для врагов, и для победителей. Необходимо было строить новую жизнь, и тут же, сейчас же, немедленно.

Варвара Бублик была очень занята. Она перенесла много лишений, опасностей, ран и болезней, но сила её духа не иссякла и энтузиазм не погас. Она оставалась слугой коммунизма. Спала она и на сырой земле, и на соломе, знала и дни совсем без сна; грязной тряпкой перевязывала и свои раны, и раны товарищей. Но вот, закончив походы и сражения, она вновь явилась в родном городе высшей гражданской властью, была «брошена» партией для строительства «новой жизни».

Но прежде чем строить, нужно было расчистить место от обломков старого. Она собиралась строить крепко, навеки, на тысячелетия вперёд, строить, невзирая на труд, на цену, не считая жертв и потерь. Надо было, чтобы корень новой жизни врос глубоко в почву, чтоб там укрепился и чтобы уже никому, никогда не было по силам его выдернуть. Для этого почва должна быть оздоровлена, очищена от старых корней и семян.

С этим заданием и приехала Варвара в родной город, именно туда, где она знала «прежних людей» и их положение. Она, конечно, не позабыла и об «Усладе».

Но ч т о была «Услада» теперь? Маленький, уже фантастический остров, на время позабытый в бурном океане революции. Жил ещё там кто-нибудь? В окнах никогда не было света. Никто не выходил из ворот. Усталый прохожий, присев на грязный, разбитый мрамор парадного крыльца, вдруг слышал далёкий, приглушённый звук рояля. Фуги Баха. Но это не была настоящая фуга: недоставало несколько нот. Прохожий поднимался и шёл дальше: не надо музыки, не надо вспоминать… А фуга уходила за ним, навевая печаль. Что такое печаль? Что такое печаль? Это сердце, которому прошлого жаль… О, печаль! Она разливалась из тёмного, неосвещённого многооконного дома, где, казалось, никто не жил и не мог бы жить. Угрюмой, мёртвой казалась «Услада», особенно в сумерки, особенно в дождливый или ветреный осенний вечер. Она была осуждена, должна рассыпаться пеплом и дымом.

Владелице усадьбы был послан приказ явиться на заседание «народного суда» для разбора уголовных и гражданских дел. Приказ был подписан Варварой Бублик.

В назначенный день и час Анна Валериановна отправилась в комиссариат.

В зале бывшего Дворянского собрания ожидала решения своей судьбы большая толпа вызванных для допроса. На платформе за длинным столом, покрытым местами дырявым зелёным сукном, на стульях с высокими спинками сидели представители власти, местные большевики. Солдаты с винтовками охраняли все входы. Небольшая группа вооружённых солдат расположилась на скамейках в смежной комнате, куда широко были открыты двери. Эта комната притягивала испуганные взоры. Это была страшная комната. Там прежде – и не так уж давно – танцевали. Теперь туда уводили приговорённых к высшей мере наказания – к смерти.

Звонок. Заседание суда открыто. Могильная тишина, всегда страшная там, где собрано много несчастных, воцарилась в зале. И только высоко, над платформой, на стене, вентилятор, кружась, журчал бодро и весело, как бы наслаждаясь независимостью и непричастностью к имеющим произойти здесь событиям.