Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 2. Столпотворение

— Досточтимый господин Азуф, может о том не беспокоится. Ненависть Аш-Шу к вашему повелителю столь велика, что он ради нее, пошел на союз с нами, несмотря на взаимную неприязнь. Да и ваш правитель, точит на него зуб, за то, что он вытворял в его… в ваших землях.

— Ты сказал, его зовут Аш?

— Да, господин. Аш-Шу.

— Хм. — Азуф в раздумье прикусил губу, услышав, что-то знакомое. — Ладно, ступай. На гостином дворе, тебя хорошо приветят. Я распоряжусь.

На мгновенье у чашника екнуло в сердце, но опытный царедворец умел скрывать чувства и управлять собой. Пока посланник раскланивался в благодарностях, он уже сумел собраться с мыслями.

— Погоди. Он молод? Этот твой разбойник. — Спросил он, пока лжеторговец не успел уйти.

— Нет, господин. Он еще не стар, но серебро уже коснулось его бороды.

— Хорошо, ступай.

Вздохнув с облегчением, изможденный вершитель судеб был счастлив, оттого что, наконец, может спокойно отдохнуть, и окунулся в глубины сна.

— Господин… Господин. — Доносился откуда-то издали, робкий, но навязчивый голос.

Разодрав глаза, Азуф увидел над собой, чье-то лицо. Окончательно отойдя ото сна, он с неудовольствием признал в нем своего домоправителя.

— Ну, что еще? — Недовольно буркнул чашник, прикинув про себя, что не проспал и часа.

— Приходил посыльный. Государь срочно созывает совет.

***

Несмотря на то, что власть не желала распространяться о том, что случилось с Нибиру, весь Киш уже гудел о том, что случилось со священным пристанищем верховного бога. Слухи до людей доходили быстрее царских указов. Каждый день, с юга прибывали все новые толпы беженцев, из окрестностей близких к Нибиру, и рассказывали ужасы про жестокость южан к жителям покоренного города. Лишь поняв бессмысленность и безнадежность закрывать всем рты, власть перестала это делать, найдя в слухах для себя выгоду. И напротив, раздувая из них еще больше страхов, чтобы держать людей в еще большем повиновении. Беженцев же, недолго думая отправили возводить великий дом земли и неба, строящийся во славу великого Ана и сына его Энлиля.

Элилу, как и все нибирийцы пребывающие в Кише, была встревожена доходившими вестями с родины. Поглаживая округлившийся живот, градоначальша несчастного города, только намеревавшаяся вместе с мужем, влиться в вельможные пределы средоточия мира, с тревогой думала о том, что теперь, когда ее города больше нет в подданстве Киша, путь в свет для нее будет заказан. Вспомнив, в связи с случившимся, и о родителях оставленных в Нибиру, она впервые, по-настоящему обеспокоилась о родных людях, наделивших ее, кроме обеспеченности и благородством крови, еще и взбалмошным и самовлюбленным нравом. К счастью для нее и нарождавшейся в ней жизни, они были столь же увертливы, как и их дочь, и были одними из первых в рядах беженцев, успев предупредить о своем скором прибытии, еще до того как стало известно о постигшей город беде, и ненужное волнение, не успело коснуться беременности. К прочему, в отличие от других, они успели прихватить кое-что из своих сокровищниц, для сытой и безбедной жизни в столице, что также, не могло не порадовать их дитя.

Устав сидеть взаперти в гостевом доме, но в то же время, опасаясь еще выходить в свет, чтобы избежать косых взглядов столичной знати, как на жену градоначальника, не удержавшего священный Нибиру, Элилу захотела прогуляться по местному торгу и приказала прислуге собирать себя. Выехав в город на носилках, несомых сильными рабами, она с проворством шаловливой девчонки, ловко соскочила с них, как только они оказались у торговых рядов. С чувством женщины совершившей гражданский подвиг, она напирала в толпу, гордо выпячивая пузо, и люди с удивлением расступались перед странной иногородкой. Служанка сопровождавшая ее, суетливо семенила за ней, неся корзину для возможных покупок, стараясь не отставать и прислушиваясь к каждому пожеланию хозяйки. А большие, сильные рабы, угодливым оскалом, давали понять, что обижать госпожу не безопасно.

Устав бродить по торгу, и не замечая на себе восхищенных и благоговейных взоров, так как это было дома, но с обидой заметив, что всего лишь привлекает вожделенные взгляды ненасытных до женщин торговцев, она с обидой поняла, что не добьется здесь того внимания, которое обращала на себя в Нибиру. Насупившись и прикрыв выпирающее достояние, Элилу больше не гордилась своим положением, во всем виня уродующую беременность. Прикрикнув на запуганных рабов, она возлегла на подушки и велела возвращаться.