— Тоже захотела? — Замахнувшись, угрожающе зашипела прекрасная госпожа, и ее милое личико некрасиво исказила жестокая ухмылка.
— Госпожа, — вмешалась повитуха, чтобы спасти девушку от наказания, — это правда, Забар мертва.
— Чтоо…??!! — Возмутилась Элилу наглости рабынь, но неожиданно сообразила, что не могут все говорить неправду, особенно те, кто никогда не был замечен в увертливости; и ее грозный окрик сменился растерянным блеянием. — Каак???
— Господин приказал казнить ее, как злоумышленницу против нашего Единодержия и против нашего любимого вождя и са-каля.
— Неет!
— Это правда госпожа, она созналась в этом под пытками. Кто знал, что в тихой и преданной рабыне может скрываться враг.
— Нет, нет, она не могла, она…
— Она водила заговором, склонив к измене и градского десятника с его стражами. Они тоже в этом сознались. Говорят, только десятник упорствовал до конца, пока не издох, обвиняя во всем… другого.
— Нет! Господи, неет! Я не хотела… я не думала…. Я хотела только… Вы врете! Они живы. Они на работах Единодержия: копают ямы, строят великий дом. Они живы, живы…. Скажи, что ты обманула. Скажи, что они живы…. Ну что ты молчишь?! Что вы все молчите?! Скажите, что они живы! — Кидалась она к рабыням, но те лишь в страхе опускали глаза, беспомощные, что-либо делать. — Я не виновата, это все Мэс-Э. Он виноват во всем.… Неправда. Она где-то на работах, а пятник на дальних рубежах, на страже Единодержия. Ну, конечно, куда такого доблестного воина еще пошлют. Вы сказали неправду, но я не сержусь на вас. Откуда глупым рабыням знать про это. Я велю разузнать про них у государя.
Почуяв, что лучше оставить госпожу одну, пока та сама не прогнала их с побоями и бранью, опытная служанка дала знак остальным. Все разошлись, оставив госпожу одну, наедине с ее горем и совестью. Только новая любимица Тушге еще не хотела уходить, попытавшись утешить свою гопожу, но получив в ответ оплеуху, последовала совету старшей. А Элилу все повторяла, не в силах принять, что явилась причиной гибели своих любимцев:
— Они не могли так легко умереть, ведь пятнику помогают сами боги. А как такой удачливый, мог так легко дать себя убить? Значит, он жив, они живы. Ну, конечно-конечно… Неет!!! Не правда! Не верю…!
***
От топота многих и многих ног, раздавался грохот множества громовых туч, а песчанная пыль поднявшись не опускалась. И ощутимость от вида на долгие поприща, вселяла еще больше уверенности в несокрушимости единодержного войска. Воины в серо-желтых от песчанной пыли облачениях, все казались суровыми, и от этого грозной поступью внушали видимость устрашения.
— И кто-то еще скажет, что это не сила?! — Восторженно, по-мальчишески, почти детским голосом восхитился молодой ополченец вступавшийся за лугаля.
— Да, много людей собрали. — Согласился Гир окидывая войско сверху, когда они поднялись на утес над переправой.
— Не окинуть взглядом. А ведь мы, только в середине всего этого. Представляешь, как мы смотримся со стороны? Загеса должен уже бежать при виде нас. — Хвастливо поддержал юнца, приятель Гира.
— Может и должен, да не побежит. — Хмыкнул маловерный воин, поддразнивая порывы юнца. — У него небось, с его союзниками, силы не меньше нашего.
— Ничего — успокоил Гир, — с умелым руководством нам никакие враги не страшны. Мы на своей земле.
— Верно говоришь, нам здесь каждый кустик союзник. Что нам до его союзников? — Со знанием дела, по-отечески похвалил Гира юнец. — Я только этого и жду, чтобы надрать ему его задравшийся зад.
— «Надрать». — Передразнил его маловерный ополченец. — Ты его встреть сначала.
Смешком его как будто, поддержали другие ополченцы, оторванные от дома и полевых работ, и недовольные чересчур пылким рвением паренька, обращавшегося к десятнику с предложением проситься на самый передний край.
— Ладно, спускаться надо. Видите, к переправе зовут. — Показывая вниз в сторону десятника, сказал Гир, упреждая очередную перебранку.
И новоиспеченные воины, начали спускаться с кручи, спеша сесть в лодки или на плоты. Или если повезет, просто перейти по мосту, чтобы переправится через бурные потоки, навстречу надвигающейся угрозе, к победе и освобождению захваченных подлым южанином родных земель.
***
— Ну, может, хоть на привалах будешь снимать с себя эту образину? — Умоляюще просил уродливого горбуна пожилой скоморох. — Ну, невозможно смотреть на эту рожу да есть, да простят меня боги. Пожалей хоть девочку.
— Ничего, я-то привыкла, он забавный — бодрилась Нин. — Да и людям он нравится. Хотя я и скучаю по плаксивой девочке.
— Да ладно, что ты о ней печешься? Ей любая его затея по душе. Побеспокоился бы лучше о малыше. Еще днем он Хуваву не пугает, но как стемнеет, будто удугу какой перед ним. — Отчитала мужа, вечно недовольная Эги.
— И не дивно, меня к вечере и самого начинает трясти. — Попытался оправдаться Пузур. — Какая рожа… Жуть. Я потому и прошу, чтоб он хоть вечерами это убирал.
— Тебе самому-то удобно, так есть? — С подколкой спросила Эги.