Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 2. Столпотворение

— Вправду говоря, не очень, нос все время мешает еду ко рту подносить, да и вообще неудобно. Но надо терпеть, завтра снова выступать. А когда я утром, успею в него преобразиться? — Сознался Аш, намекая на ее недовольство ранее, долгим его переодеванием.

— Ты не беспокойся, мы тебе поможем и подготовиться и переодеться, и подождем если надо. Так, что можешь спокойно снять с себя этот ужас.

— Хорошо-хорошо, снимай уже. — Согласилась Эги, когда Аш вопросительно взглянул в ее сторону.

— Ну, если так. — Обрадовался горбун и со вздохом облегчения, освободил лицо, подставив вечерней прохладе. — Фууф, как свободно дышится.

— Ты не позволишь взглянуть на сие творение? — Попросил Пузур Аша, увидев, как ловко тот стянул с себя рожу с носом. — А то, я все боялся тебя беспокоить. Думал это какое-то волшебство, коим тебя твой учитель одарил. Гляди, Хувава до сих пор глаза прячет. Хувава, малыш, можно смотреть, утуку больше нет! — И приняв из рук Аша харю, подметил — Легкий. Когда ты успел это сделать?

— Стащил у себя в обители, пока прохлаждался. Когда-то давно, он из себя воплощение гулла представлял, да потом его и забросили, а я подобрал и к себе затащил. А как в этот раз там оказался, дай думаю, прихвачу на удачу, авось пригодится. Пригодился.

— Гляди-ка: нос, щеки, рот до ушей; все будто настоящее, мягкое и даже ужимки шевелятся. Умеют же в храмах чудесно делать. Все вроде бы просто, а ведь мы такого не сумеем… «А я Плут-Переплут, так кругом меня зовут!»… Да, Лул-Лу люди любят. За дерзость и веселый нрав, за смелость против сильных, которой сами лишены. Только не пора ли заканчивать с этим? Я слышал, что в Кише стало опасно выступать с обличением и осмеянием лучших людей.

— Что же тогда разрешается? — Спросила Эги.

— Высмеивать унукцев, да неверных жен; воспевать доблесть и храбрость благородных стражей и воинов Единодержия, в победе над дикими иноверцами и врагами государя; славить единого бога и Энлиля и их верного помазанника Ур-Забабу.

— А других богов?

— Только как божественных слуг единого бога Ана и Энлиля, а не как богов.

— Высмеивать унукцев, да восхищаться дармоедами. Для всего этого у Ур-Забабы шуты есть. — Недовольно хмыкнула Эги. — Что нам остается? Энлиля и выжившего из ума старикашку восхвалять?

— Можно еще смеяться над слабостью мужской силы…

— Да, кажется, нам здесь делать нечего.

— Почему нечего?! — Возмутилась Нин. — Вы знаете, как ждут нашего выступления простые кишцы? Мы им нужны.

— Так-то оно так. Но город не окраина, выступать в городе полном стражей опасно, да и люди там не такие как здесь. Жизнь в Кише сытнее и веселее чем у других, а они слишком дорожат ею, чтобы менять; проповеди же жрецов, призывающих к смирению и вещающих о заговорах, звучат громче и назойливвей, так, что они верят этому, и ради них готовы закрыть глаза на несправедливость сильных. — С горечью в голосе сказал Пузур, поживший бродячьей жизнью многие годы и повидавший людей.

— Это потому, что они не знают. Надо им показать, чем живут люди за пределами стен. И когда и они поймут как горька жизнь простого народа там, добывающего каждый кусок потом и кровью, в них пробудится совесть и сопереживание, и они не захотят смиряться с несправедливостью лугаля и его воров прихлебателей.

— Трудно отвратить людей от их заблуждений, особенно если они в них свято верят. — С горечью сказал Пузур.

— Ну почему, вы так плохо думаете о людях? Ведь когда Аш предложил высмеивать воров в образе Переплута, вы тоже опасались. А смотрите, как получилось.

— И теперь, из-за этого мы нигде не можем задержаться, боясь тайных стражей. — Проворчала жена гальнара.

— Ну, ничего — успокоил ее муж, — все помнят носатого охульника, его и ищут. Уж очень он приметный. А его личина от человечьей неотличима. Не то, что наши глиняные хари и раскрашенные лица. И поэтому, ему нужно снимать с себя это обличье, а нам между делом показывать то, что не запрещено.

— Но ведь если он откроется, его могут узнать как хулителя Ур-Забабы градские стражи и вельможные беженцы из Нибиру. — Обеспокоилась девушка.

— Могут. Но ведь все помнят, что нас было шестеро, когда мы покидали Нибиру: муж с женой, удалец, великан, молодая девушка и старая женщина. Гир надеюсь, скоро снова будет с нами. Остается Ама…, к сожалению покинувшая нас. Она уже спасала нас, когда была еще жива; ему помогла бежать, а отсюда и нам всем помогла. Пусть поможет и после смерти. Аш уже раз был ею, когда его приняли за нее. Вот пусть надевает старушечий наряд

— А если стражи захотят увидеть лицо?

— Мы лицо ему прикроем тряпками, никто и не узнает.

— А как я под тряпками дышать буду? Не надо тряпок. — Воспротивился Аш.

— Ну, не надо так-не надо. Тогда мы тебе лицо грязью замажем.

— Разреши я сам этим займусь.

— Ну, сам так сам. После этого, я не удивлюсь, если у тебя и старушичья личина найдется.

— Значит, мы в город все-таки войдем? — В голосе Нин просквозила надежда.

— Войдем, но выступать не будем.

— Каак?