Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла

«Его стихи на смерть воображаемой «Тирзы» были написаны как раз в то время, когда он испытывал и выражал горькие чувства от той боли, которая пронзала его сердце из-за истинного объекта страсти; если вникнуть в поразительные обстоятельства, при которых появились на свет трогательнейшие излияния его воображения, то вовсе не покажется удивительным, что из всех порывов его поэтической страсти именно эти оказались самыми проникновенными и самыми чистыми. В них и впрямь выразилась вся суть, весь как бы абстрактный дух многих невзгод: из многочисленных источников печали слились воедино грустные мысли, которые, очистившись и согревшись в его поэтическом воображении, образовали собой единый и глубокий водоем скорби. Воскресив в своей памяти счастливые часы, проведенные в кругу давно утерянных друзей, он вновь испытал прилив жаркой нежности молодых лет.

Его школьные проделки с закадычными друзьями Уингфилдом и Тэттерсолом, летние каникулы с Лонгом[705], романтика музыкальных вечеров, о которой он столько мечтал со своим названым братом Эддлстоуном, — все эти воспоминания о давно ушедших друзьях юности смешались теперь в его воображении с образом той, кто, хоть и была жива, являлась для него столь же утерянной, как и они, и порождала в его душе чувство горечи и печали, которое выразилось в этих стихотворениях. Никакая дружба, какой бы близкой она ни была, не могла бы вызвать к жизни столь проникновенной грусти, равно как никакая любовь, какой бы чистой она ни была, не могла бы сохранить страсть столь целомудренной. В его памяти и воображении соединились, таким образом, два чувства, которые породили идеал любви, совмещающий в себе лучшие черты, обоих и вдохновили его на сочинение этих печальнейших и нежнейших образцов любовной лирики, в которых глубина и искренность истинного чувства подернута поистине неземным светом» (с. 302, 303).

Этот отрывок являет собой удивительный пример смешения выразительных средств: чувствуется боль; выражается боль; сердце полнится болью из-за объекта любви; излияния, источаемые воображением, становятся трогательными и чистыми поэтическими строками; эти строки, в свою очередь, превращаются в суть, в абстрактный дух, затем видоизменяются в слияние потоков из многочисленных источников и, наконец, очистившись и согревшись, образуют собой водоем. Излияния, поэтические строки, абстрактный дух, слияние потоков — все это разные и несоизмеримые вещи, и, хотя реки могут заполнить собой водоем, они не могут образовать его. И наконец, глубина и искренность у мистера Мура подернута светом. Что и говорить, все это звучит весьма красиво и на редкость сентиментально.

Читаем дальше и встречаем еще более несообразный пассаж:

«При всех размышлениях и догадках относительно того, каким мог бы стать при более благоприятных обстоятельствах его характер, следует всякий раз иметь в виду, что уже сами его недостатки были признаком его величия и что его могучий дар сформировался в борьбе между хорошими и дурными сторонами его натуры. Хотя более благоприятное и безмятежное течение жизни, безусловно, смягчило бы и дисциплинировало его ум, оно могло бы и ослабить, подорвать его мощь, а то самое воздействие, какое сделало бы его жизнь безмятежной и счастливой, могло бы стать роковым для его славы. В одном его небольшом стихотворении, которое, очевидно, написано в Афинах (я обнаружил его в рукописи «Чайльд Гарольда», оно датировано: Афины, 1811 год), есть две строчки, которые, хоть и выпадают из контекста всего стихотворения, могут, взятые в отдельности, восприниматься как своего рода пророческое предчувствие того, что бессмертная его слава подымется из обломков рухнувших надежд.

Любимая, расстались мы.
Тебя лишился я.
Но не ропщу, ведь образ твой
И есть любовь моя.
Хоть говорят, что время в силах
Любое горе излечить.
Но, если смерть мечту убила,
То память будет вечно жить»[706]

(с. 323).