Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла

Насколько мне известно, мистер Ли Хант был заключен не в Колдбатфилдскую, а в Хорсмонгерлейнскую тюрьму. Впрочем, мистер Мур не снисходит до того, чтобы отличить одну тюрьму от другой. Представляется, однако, что патриотические чувства мистера Мура взыграли не из-за конкретного случая ущемления человеческих прав, а из-за того, что судебный процесс совпал по времени с отходом принца-регента от вигов. Получается, что, если бы виги стояли у власти, мистера Ханта было бы за что сажать в тюрьму. Если мистер Мур скажет на это, что виги никогда не заключили бы его в тюрьму, то пусть ему вместо нас ответит нынешний верховный судья от партии вигов. С мистером Муром всегда так — quo, non quomodo[715]. Посетив государственную тюрьму, он не совершил ни патриотического, ни философского, ни филантропического акта. Это был попросту акт вига. Он счел необходимым извиниться за этот шаг, а нам оставалось перевести его извинение на понятный английский язык.

А вот другой отрывок:

«Второго июня, дабы вручить петицию палате лордов, он в третий и последний раз выступил в качестве оратора на этом собрании[716]. В тот же день по дороге домой из парламента он, помню, зашел ко мне и застал меня спешно одевающимся к обеду. Помнится, он находился в приподнятом настроении после своего выступления, и, пока я торопливо заканчивал свой туалет в уборной, он мерил шагами соседнюю комнату и выкрикивал в нарочито торжественных интонациях отдельные фразы из только что произнесенной речи. «Я сказал им, — говорил он, — что это вопиющее нарушение Конституции, что, если такое будет продолжаться и впредь, английской свободе наступит конец, что...» «А о чем, собственно, шла речь?» — спросил я, прерывая его поток красноречия. «О чем? — переспросил он и замолчал, как будто собираясь с мыслями. — Ты знаешь, я забыл»[717]. Невозможно, естественно, передать, с каким мрачным юмором он произнес эти слова, но вид его и поведение в подобных случаях были поразительно забавны; вообще, следует сказать, что его обаяние скорее проявлялось в шутках и чудачествах, чем в изощренных наблюдениях» (с. 402).

Нормальный человек не стал бы выступать в парламенте, если бы несчитал, что предмет, о котором он говорит, заслуживает внимания. Нормальный человек никогда не стал бы утверждать после своего выступления в парламенте, что он забыл, о чем шла речь в этом выступлении. Всякий человек — вне зависимости от того, нормален он или безумен, — тем более в разговоре с собеседником, которого он считает нормальным, никогда бы не обращал в шутку свою общественную деятельность. Лорд Байрон не стал бы говорить с мистером Шелли таким образом. И только человек, чьи собственные политические убеждения представляют собой не более чем фарс, заинтересуется анекдотом, порочащим обе стороны и являющимся не чем иным, как глупой шуткой.

Единственные политические события, к которым, видимо, лорд Байрон проявлял серьезный интерес в период времени, отраженный в мемуарах, были связаны с именем Наполеона. Вот как выглядят заключительные строки его дневника, который он вел некоторое время и из которого мистер Мур приводит столько цитат:

«19 апреля 1814 года. На обоих полюсах лежит лед, на северном и на южном — все крайности одинаковы; истинное горе — удел лишь высших к низших, одинаковый удел императора и нищего, у первого из которых отняли трон, а у второго — медный грош. Впрочем, есть же золотая середина, будь она неладна; этот небесный экватор, никто не знает, где он, разве что на картах и таблицах. Все вчера лишь озаряли путь к могиле пыльной[718]. Не буду больше вести дневник — он озаряет лишь путь вспять, и, чтобы никогда не возвращаться, подобно псу, к блевотине своей памяти, я вырываю оставшиеся чистыми страницы этой тетради и пишу ипекакуаной: Бурбоны — вновь короли Франции!!! К черту философию! Я уже давно презираю себя и всех людей, но никогда прежде не плевал я в лицо своих собратьев. Шут мой! Я схожу с ума!»[719] (с. 513, 514).