Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла

В первом случае насмешка как органичное развитие смешного ab intra[733] суть проявление истинности, однако во втором случае насмешка, представляющая собой внешнее приложение смешного — ab extra[734], — есть лишь проявление мошенничества сочинителя. В первом случае насмешка не является самоцелью — она естественна и самопроизвольна и, как в повестях Вольтера, вытекает из повествования; напротив, отличительное свойство насмешки второго типа определяется нарочитой предрасположенностью автора прослыть язвительным и остроумным. К писателям этого типа как нельзя более точно приложима аксиома homines derisores civitatem perdunt[735]. Зато комическим сочинениям первого типа в равной мере свойственны неподдельная любовь к истине и глубокое в нее проникновение. Правда, неподдельная любовь к истине может вполне сочетаться с неспособностью раскрыть ее, равно как и глубокому в нее проникновению может сопутствовать желание извратить ее. Совмещение этих достоинств редко, и тем более редко их сочетание с тем удивительным сплавом природного дара и благоприобретенного навыка, какое входит в понятие комического гения.

Мы еще вернемся впоследствии к еще только намеченной теме нашего изыскания, однако, для того чтобы заняться им с подобающей тщательностью, потребуется несравненно больше времени, чем может показаться тем, кто не углубляется в специальное исследование de rebus ludicris[736]. Наша нынешняя задача представляется гораздо более ограниченной.

Из произведений последователей Рабле «Le Compere Mathieu»[737][738] — одно из самых замечательных; его отличает стремление критически переосмыслить господствующие идеи эпохи; вместе с тем остается совершенно неясным, как имел в виду Дюлоран, автор этого разоблачения, распорядиться своей победой. Он сам был духовным лицом, однако родная церковь настолько невысоко оценила его труды, что заключила его на несколько лет в монастырскую тюрьму, где у него было довольно времени, чтобы хорошенько поразмыслить о том, насколько прав был им же выдуманный герой, который вознамерился навсегда оставить страну, где католичество было господствующей религией. Приведем несколько отрывков из этого сочинения, которое, насколько нам известно, никогда прежде не переводилось <...>.

* * *

[В связи с последней цитатой Пикок замечает:] «Эта сцена, возможно, покажется несколько outre[739]; впрочем, многие сюжетные ходы в произведениях Пиго Лебрена отличаются нарочитостью, которую английский читатель, очевидно, сочтет неестественной, но никак не читатель французский. Создается впечатление, что общественные катаклизмы во Франции вообще не преследуют иной цели, как создание coup de theatre[740]. Когда Луве разоблачал Робеспьера[741], он добился нужного ему coup de theatre; свое дело он посчитал сделанным и, вместо того чтобы довести его до конца, отправился домой ужинать и пировал в кругу своих единомышленников, пока не был вынужден, последовав дружескому предостережению, прекратить беседу и скрыться, спасаясь от смерти. Когда после всех безумных перипетий Луи Филипп и Лафайет стиснули друг друга в объятиях на балконе, сначала раздалось: «Отныне наша конституция справедлива» — и вслед затем: «Это — лучшая из республик»[742]. Это тоже был своего рода coup de theatre, причем не преднамеренная, а истинная развязка трагикомедии «трех славных дней». Под громовые раскаты Vive Louis Philippe! Vive Lafayette! Vive la Charte![743] занавес упал, скрыв застывших на балконе вождей от ликующей толпы зрителей, которые вскоре, к своему удивлению, обнаружили, что этот самый coup de theatre свел на нет все результаты их многотрудных свершений. Французская революция завершилась наподобие пекинской, когда народ славил Хо Фума, который сел им на голову вместо Фум Хо. Конституция оказалась ложью, а «лучшая из республик» — провозвестницей гнуснейшей из тираний.