Адам Смит в Пекине

Четвертая, заключительная часть книги посвящена главным образом всемирно-историческим условиям, которые позволили Китаю стать пионером этого усиления. Идея Сугихары, что острое соперничество Соединенных Штатов с Советским Союзом во время холодной войны и волна национализма в бывших колониях создали в Восточной Азии благоприятные геополитические условия для соединения двух путей развития: через Революцию прилежания и через промышленную революцию, будет переформулирована в моих терминах и развита в двух новых направлениях. Во-первых, я считаю, что пути Революции прилежания и промышленной революции определились в противоположных геополитических условиях, которые сложились в Восточной Азии и Европе в ходе того, что Бродель называет долгим XVI веком, имея в виду европейскую историю (1350-1650)[164], почти точно соответствующим эпохе Мин восточноазиатской истории (1368-1643). Я покажу, что эта разница в геополитических условиях просто и убедительно объясняет, как оформились два разных пути развития в Европе и в Восточной Азии, что в свое время привело к Великому расхождению. Но я также утверждаю, что превосходство европейского пути над восточноазиатским зависело исключительно от совокупности финансовых и военных возможностей, которые было трудно сохранять во все более интегрирующейся и конкурентной мировой экономике. Как только в конце XX века это синергическое действие финансовых и военных возможностей прекратилось, сначала Япония, а затем Китай пошли по пути смешанного, основанного на рынке, пути развития, который, если перефразировать Фейрбенка, до сих пор озадачивает людей как в Китае, так и за его пределами.

Часть II. Наблюдения за глобальной нестабильностью

Глава 4. Экономика глобальной нестабильности

«Депрессия, — писал Торстейн Веблен (Thorstein Veblen) вскоре после того, как закончилась Великая ценовая депрессия 1873-1896 годов,—есть прежде всего болезнь чувств деловых людей. В этом и заключается трудность. Застой в промышленности и невзгоды, которые переживают рабочие и другие классы, — это всего лишь симптомы и побочные явления», а потому и лекарства, чтобы быть эффективными, должны «воздействовать на этот эмоциональный источник беспокойства... и восстанавливать прибыль до разумных величин»[165]. В период между 1873-м и 1896 годами цены падали неравномерно, но неумолимо, обнаруживая «самую отчаянную дефляцию на памяти людей», как выразился Дэвид Ландес (David Landes). Вместе с ценами падала процентная ставка — и «экономисты-теоретики даже начали рассматривать возможность, что капитала станет так много, что он превратится в бесплатный товар. Прибыли сокращались, а депрессии, ставшие регулярными, кажется, продолжались бесконечно. Создавалось впечатление, что экономическая система истощается»[166].

В действительности же экономическая система не «истощалась». Продолжали расти производство и инвестиции не только в новых индустриальных странах того времени (в особенности в Германии и Соединенных Штатах), но и в Великобритании — так что одновременно с Ландесом другой историк смог заявить, что Великая ценовая депрессия была лишь «мифом»[167]. Тем не менее, как полагает Веблен, нет противоречия в том, чтобы констатировать Великую депрессию при одновременном росте производства и инвестиций. Напротив, Великая депрессия не была мифом именно потому, что производство и торговля в Великобритании и в мировой экономике вообще выросли и все еще росли слишком быстро для того, чтобы поддерживать прибыль на том уровне, который можно было считать «разумным».

Масштабнейшее расширение мировой торговли в середине XIX века непосредственно привело в рамках целой системы к усилению конкурентного давления на структуры, в которых происходило накопление капитала. Постоянно растущее количество коммерческих предприятий из все большего числа районов мировой экономики с экономическим центром в Соединенном Королевстве мешали друг другу инвестировать в производство и реализовывать продукцию, разрушая, таким образом, прежние «монополии» — то есть более или менее исключительный контроль над определенными нишами рынка.

Этот переход от монополии к конкуренции был, возможно, самым важным фактором, определявшим настроение европейского промышленного и коммерческого предпринимательства. Экономический рост принял теперь форму экономической борьбы, которая должна была отделить сильных от слабых, обескуражить одних и ободрить других, благоприятствовать новым нациям... за счет старых. Оптимизм относительно будущего бесконечного прогресса сменился неопределенностью и ощущением агонии[168].