Адгезийская комедия

− Слушай, Марин. Ты видишь: я вообще вкалываю. Помогаю, тренирую. И не жужжу и няньковством это не называю – я просто помогаю взрослым. А у тебя всего лишь сестра. Ну можно ж договориться? Заключить перемирие и не попрекать друг друга? Я тоже много кого могу попрекать. Но я не жалуюсь же, не ною.

− Никак не договоришься с ней. Я всё перепробовала. Я завидую, я страшная, я предатель, я ж её спалю. А как я не скажу родителям?

− Просто ты очень честная. Иногда это лишнее, − уговаривала я Марину.

− Четность никогда не бывает лишней.

Не скрою, меня это взбесило, потому что сама я, ну скажем так, не всегда говорила правду, вертела ситуацией, как хотелось мне и я уже рассказывала, как могла принизить кого-то, кто мне мешал или просто не нравился.

− Слушай Марин, − я − мастер менять тему, сбивать собеседника. − И, кста, чё все ржут-то, когда я так говорю?

− Ну потому что она… она, − томно закатила свои огромные глаза Ксюша Асколова, она манерно откинула прядь своих умопомрачительных кудряшек и продолжила: – Она − Маря.

− Ну Маря и Маря, чего смешного-то? − И все опять заржали. − Послушай, Марина! Я прошу тебя, отвяжись от сестры, пусть делает, что хочет.

− Если её изнасилуют и убьют, я тогда скажу, что это ты разрешила.

− Да боже ж мой. Ну не надо так пугаться, – как только меня обвиняли, пусть я даже была не права, я всегда выходила из себя. – Все мы ходили в темноте с мальчиками, ничего такого ни с кем не произошло, ведь так? Ведь верно?

Все закивали одобрительно, хотя лично я не ходила ни в каком ночном лесу ни с каким мальчиком. Я закончила свою тираду так:

− Откуда в ночном дремучем лесу маньяки?

Ксюша смотрела на меня бездонными глазами-блюдцами в мохнатых ресницах. Я видела: ей нравится, что чморят старшую сестру. Наверное, её сестра так же учила непреходящим истинам.

− Ты не знаешь, Мальвина. Был уже случай с Надей… Они пошли с мужиками на пляж…

− Я не хочу ничего слышать! – я зажала уши и в очередной раз порадовалась, что ухо не болит. − Это ж уголовная статья для мужиков. Но знай: чтобы быть нормальным человеком, не надо стучать родителя и не надо никому ничего запрещать, – я кривила естественно душой, когда поучала, я и сама стучала и запрещала дружить, но тут нужно было как-то пресечь, поставить на место. – Это не красиво. Это называется «конфликт интересов».

− Я без тебя знаю, как это называется.

− Если ты норм человек, ты отпустишь эту ситуацию.

− Я-то человек, – она злилась, впивалась в плед тонкими пальцами, под ногтями-обрубками чернела грязь. (Чем хорош бассейн, ты всегда чистый – каждый день моешься!)

− Не настучишь, не будешь ссориться с сестрой, вот тогда ты человек.

Она стала реветь и говорить, что она и так человек, и что если она ссорится с сестрой, она всё равно человек, и это вообще её личное дело: как ей себя вести.

− Старайся. Ещё полсмены впереди. Лагерь не из таких, а ещё похуже, делал людей, да, Ксюш?

− Ага! – хищно лыбилась белыми ровными зубами Асколова. (Я в тот миг вспомнила жёлтые резцы Кирилла.)

Белокоптильская стояла румяная, она легко краснела, она с чёрными волосами, и в веснушках. Она не проронила ни слова за всё время разборок. Она конечно же была на стороне Нади. Белокоптильская такая же как Надя. Она сама трени пропускала. Приходила, встречалась с Ильёй в фойе бассейна, шла в кино или просто гулять. И глаза у неё были пустые, бездонные, как у зомби – Белокоптильская сгорала от любви к Илье… А родители думали, что она в бассейне. Ну вот догулялась − первый выполнить не смогла, хотя я ей старый свой гидрик отдала – это минус сека на её дистанции.

− Ну вот и всё, Маря, − сказала я презрительно. – Исправляйся и будет тебе счастье.

Я надеялась, что Белокоптильская меня проводит. Но она осталась. Собралась же знатная туса. Как некрасиво. Я пошла в корпус одна. По лесу. Я плелась, еле переставляя ноги, и понимала, что разборки не только не закончились, а будут продолжаться, Марине будут доказывать, какая она сволочь, и доведут до полного аута, а по сути она права, да и вообще права. Не фига этой дурочке Наде ночами шляться. Я, вот, сейчас боялась одна идти. Днём! Я вспоминала веретенецкие леса и как мы с бабушкой искали грибы. Мда, думала я, в июне-то-месяце не скажешь, что грибы с фонариком вышла пособирать от бессонницы.

После отбоя я спросила у Ксюши Асколовой, как там Надя и Марина.

− Ой, Мальвин, − доверительно так, по-женски, запричитала Ксюша, − Несчастная Надя! Круглый год жить с такой сестрой! Я её так понимаю! Как же я её понимаю!

Белокоптильская молчала. Я спросила, как она считает.

− Не знаю, Мальвин. Мне Марю жалко. Одевалась бы она нормально, ну там выглядела, и у неё парень появился бы, она же умная.

И мы начали вспоминать сестёр Лобановых из нашего бассейна. А после других двойняшек. Одна из них была худая, похожая на палку, а другая была чёрная кудрявая голубоглазая – ну просто супер. Они обе перешли в пятиборье. И кстати выступали в то время по юниорам успешно, но пятиборцы – это вообще перегруз, это для самоубийц. А про Марину и Надю больше не говорили.