Адъютант Пилсудского

— Вас сбивает, Василий Михайлович, что он купчишка! А он не столько купчишка, сколько жандармский агент. Если к тому же он был связан с людьми умными, они его могли кое-чему научить. Допустим, что у них группа несколько шире, чем он ее обозначил. Вслед за приходом Тункина, неурочным приходом, раздается стук в дверь. У них мог быть обусловлен стук в дверь для каждого участника группы особо. Вы постучались точно так же, как постучался Тункин. Что мог предположить Шевров?

— Вы так подвели, Феликс Эдмундович, что и предполагать-то ему нечего. Просто уверен был, что явилась Чека! Выследили Тункина, по его следам и пришли!

— Я тоже так думаю, Василий Михайлович! В горячке и на всякий случай он вынул наган! Но он не выстрелил! Что ему мешало выстрелить?

— Испугался, что я не один?

Дзержинский отрицательно покачал головой.

Вышел из-за стола и сел в кресло напротив Артемьева.

— Что мог в его положении изменить один выстрел? Шевров не истерик и не мальчишка в этих делах. Он отложил стрельбу, решил разведать, с чем пришли и нельзя ли выскочить из страшного для него кольца. Теперь прикинем, Василий Михайлович, преступления этой известной семейки. Отец — активист «Союза русского народа», зубато-вец, провокатор. Сынок... Самому Шеврову известны его прегрешения.

— Тогда непонятно, почему он не стрелял. Я как дохожу до этого места, так мне блазнится, что поверил он мне... Почему ему не поверить?

— Теоретически и в аппарате ВЧК могут оказаться союзники Шевровых. Эсеровское восстание тому пример! Но у него глаз наметанный. Не из рабочих союзнички. А в вас он сразу признал рабочего. И я, посылая вас, и не примерял на то, чтобы вам поверили.

Артемьев даже кулаком по столу ударил.

— Тогда он должен был стрелять!

— Нет! Не должен! Он рассчитывал купить у нас отпущение грехов и начал выдавать своих. Вот на что он рассчитывал! Он надеется и сейчас, что живой он нам нужнее, чем мертвый! Он считает, что нам нужны его услуги, а не суд над ним! Ситуация, я сказал бы, обычная в работе разведок и контрразведок. Иногда выгоднее перевербовать лазутчика, чем его расстрелять! Для человека искушенного в жандармских штучках это не новость! Вот почему он выдал Курбатова и сидит дома. Он навязывается нам, чтобы вырваться из-под наблюдения, запутать следы и уйти. Вот почему он не стрелял.

— Что же с ним делать?

— Повторяю! Посмотрим, с кем он был связан по жандармскому управлению. Встретимся с Курбатовым. Если выбирать из трех, через кого врываться в их организацию, то Курбатов мне симпатичнее... Ни Шевров, ни Тункин не годятся. Курбатова увидим, тогда и решим!

5 

Владислав Павлович Курбатов почти месяц жил в Москве, жил как во сне, опаленный страстным желанием послужить России.

Спроси его так кто-нибудь, наверно, и не ответил бы, слов не хватило бы объять все свои мысли. Все здесь смешалось: и мечты, и надежды, и горечь от рухнувших надежд, и семейка березок под его окном в далекой тульской деревеньке, куда он ездил на вакации к своей матушке.

Отец погиб под Порт-Артуром. Был он героем, кавалером всех степеней «георгия».

Запомнил Курбатов, что у платформы и на запасных путях стояли длинные составы с красными вагончиками, как игрушечные. Гремел духовой оркестр. Какие-то люди говорили речи с дощатого помоста, потом отвечал его отец. Таким и запомнился он Курбатову. В военном мундире, тогда еще без орденов. Молодой, красивый, у него были светлые прямостойные волосы и рыжие усы.

И еще глухо рассказывала мать, что восстание на Сенатской площади для Алексея Курбатова принесло и личную беду. Он, спасая доброе имя невесты своей, в последнюю минуту отказался от нее. Но потом, некоторое время спустя, все вдруг вернулось у них, и дед его до сознательного возраста воспитывался под другим именем, Курбатовым он стал, уже вступив на военную службу. Он имел все возможности отказаться от имени отца, но сам его востребовал.

А мать у Курбатова была польской княгиней, из древнего и знаменитого рода Радзивиллов.

А в тульской деревеньке, в Тихих Затонах, польская княжна скучала. Но изменить своей судьбы после гибели мужа не смогла.

От нее заразился Курбатов и некоторым страхом, подозрительностью, смешанной с брезгливостью к русскому мужику.

Но вот странность: об Алексее Курбатове, о декабристе, она любила говорить, любила о нем рас сказывать, и в ее рассказах рождался образ героя, страдальца за народ, за тот самый народ, которого она боялась, рождался образ чуть ли не Прометея, который нес в своих руках свет разума в России.