Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча

– Горри, милый? – вопросительно проговорила Мария, вернув его к яви.

Она смотрела встревоженно, изучая мужа и страшась того, что́ видит; наверное, заново проживаемые чувства отразились на его лице. Пришло время улыбнуться.

– На «Принцессе» нелегко было помыться, – сказал он, вспоминая, как на кренящейся барже перед зеркалом оттирал краску скипидаром.

Мария потерла ему скулу носовым платком:

– Обязательно умойся, как только сможешь. У меня не оттирается.

– Да, дорогая.

Хорнблауэр понял, что она улыбается без прежнего смертельного напряжения. Теперь, когда Мария немного успокоилась, пришло время прощаться.

– До свиданья, дорогая, – мягко проговорил он.

– Да, милый.

За пять или шесть расставаний, пережитых после свадьбы, она хорошо усвоила урок, запомнила, что ее загадочный муж терпеть не может сантиментов даже наедине, а уж в присутствии посторонних – тем паче. Она поняла, что он порой замыкается и обижаться не надо, поскольку он сам потом будет жалеть о своей холодности. А главное, Мария усвоила, что она не значит ничего, ровно ничего – в сравнении с его долгом. Просить хоть о чем-нибудь ради себя и сына в ущерб долгу – значит получить суровый отказ, и она не может такого допустить, поскольку знает: мужу это будет еще больнее, чем ей.

До коляски было всего несколько шагов. Хорнблауэр поставил бесценный узел на сиденье, убедился, что багаж на месте, и вновь повернулся к жене и сыну:

– До свиданья, сынок.

Вновь наградой ему была улыбка, и вновь мальчик сразу спрятал лицо.

– До свиданья, дорогая. Я буду тебе писать.

Она подставила губы для поцелуя, но сдержалась, чтобы не повиснуть на муже, и отстранилась ровно в то мгновение, когда он начал отодвигаться сам. Хорнблауэр залез в коляску, чувствуя странное одиночество. Форейтор вскочил на переднюю лошадь и оглянулся через плечо.

– В Лондон, – сказал Хорнблауэр.

Лошади побежали, и кучка зевак нестройно закричала «ура». Затем копыта застучали по мостовой, коляска свернула за угол, и Мария с ребенком сразу исчезли из виду.

Глава восьмая

– Да, подойдет, – сказал Хорнблауэр хозяйке.

– Заноси наверх, Гарри! – крикнула та через плечо, и ступеньки внизу заскрипели под тяжелыми шагами – это ее слабоумный сын тащил по лестнице чемодан и рундук.

В комнате были кровать, стул и умывальный таз. Зеркало на стене. Все, что человеку нужно. Это дешевое жилье посоветовал ему последний форейтор. На грязной улочке, куда они свернули с Вестминстер-бридж-роуд, почтовая коляска произвела настоящий фурор. Через узкие окна до сих пор доносились крики детей, сбежавшихся на нее поглазеть.

– Что-нибудь еще желаете? – спросила хозяйка.

– Горячей воды.

Хозяйка чуть суровей взглянула на постояльца, который в девять часов утра требует горячую воду.

– Хорошо, сейчас принесу, – сказала она.

Хорнблауэр оглядел комнату; ему показалось, что, если хоть на минуту ослабить внимание, она начнет вращаться. Он сел на стул: ощущение было такое, будто его долго били дубиной пониже спины и теперь там сплошной синяк. Куда приятнее было бы вытянуться на кровати, но Хорнблауэр знал, что в таком случае мгновенно уснет. Он скинул башмаки, снял сюртук и понял, что от него воняет.

– Горячая вода, – сказала хозяйка, снова входя в комнату.

– Спасибо.

Как только дверь за нею закрылась, Хорнблауэр устало поднялся на ноги и сбросил остальную одежду. Сразу стало немного лучше: он не снимал ее последние три дня, а в комнате под крышей, раскаленной июньским солнцем, было одуряюще жарко. Мозги от усталости ворочались с трудом; доставая чистое платье и разворачивая несессер, Хорнблауэр раза три застывал, вспоминая, что собрался делать. Лицо, отразившееся в зеркале, было покрыто щетиной и слоем пыли. Он с отвращением отвернулся.

Противно и неудобно было оттирать себя дюйм за дюймом, окуная губку в таз, но и такое мытье немного бодрило. Пыль была повсюду, она сумела проникнуть даже в рундук и поднялась облаком, когда Хорнблауэр доставал одежду. Наконец он побрился, истратив на это последнюю пинту горячей воды, и вновь оглядел результат.

Изменения к лучшему были разительны, хотя теперь лицо, смотревшее из зеркала, выглядело ужасно худым, а загар, доходящий ровно до середины лба – выше начиналась белая полоса от треуголки, – казался нарисованным. Это напомнило ему глянуть на левую скулу. Краска, которую не смогла оттереть Мария, после умывания и особенно бритья вроде бы исчезла. Хорнблауэр облачился в чистое; одежда, как всегда после плавания и до первой стирки в пресной воде, была чуть сыровата. Час, который он выделил себе на отдых и туалет, уже вышел. Хорнблауэр взял узел с бумагами и на плохо гнущихся ногах спустился по лестнице.