Адмирал Вселенной

— Как тебя сейчас. Так он прочитал нам лекцию о воздухоплавании. Это произвело впечатление, и с подобными лекциями стал выступать наш профессор Делоне. После одной из лекций студенты внесли в складчину пятьдесят рублей на строительство планера, Делоне добавил от себя десять рублей. Сделали планер. На нем наш преподаватель Ганицкий, смею утверждать, не разгильдяй, в первом же полете переломал себе ноги. Это я говорю к тому, что в авиации колются не только разгильдяи и что всякие хождения на руках, «ласточки», «крокодилы», побеги с уроков, плохая учеба несерьезно. Кончай это. И если я тебе совсем безразличен, то подумай о матери.

Королев молчал. И тут Баланин впервые вышел из себя. Он стукнул кулаком по столу и крикнул:

— Я запрещаю тебе!

МОЖЕТ, РАКЕТЫ?

Божко и Королев сидели в публичной библиотеке. Они часто занимались вместе.

— Я закончил, — прошептал Валя.

— Я еще нет. Впрочем, вот все.

— Но тут же в разделе всего девять задач, а у тебя гораздо больше.

— Я некоторые решал разными способами.

— Может, прервемся?

Друзья вышли из зала, спустились по лестнице и сели в курилке, хотя к курению не имели никакого отношения.

— Темцуник виделся с Баланиным, — сказал Сергей.

— Понятно.

— Была головомойка. Нападал на авиацию.

— Может, он и прав.

— Со своей колокольни все правы.

У Королева было словоохотливое настроение, впрочем, с Валей он никогда не был особенно молчалив.

— Авиация для меня не игрушки, с ней я себя чувствую самим собой. И я докажу это, чего бы это мне ни стоило. Все, что я делаю, приближает меня к небу, все, что мешает, — к черту. Бросил скрипку.

— И как Мария Николаевна?

— Она женщина. Она хочет, чтобы я добился в жизни успеха. И в самом деле, как приятно: молодой человек играет в компании на скрипке. Его любят девушки за возвышенную душу. Но успех в жизни дается только нечеловеческим трудом. А счастье — мгновение, когда дело сделано и ты не приступил к новому делу. Тот, кто хлопочет ради успеха, проиграет. А тот, кто добьется успеха, несчастлив.

— И все-таки ты подумай над тем, что тебе говорил отчим.

Друзья замолчали.

Первым нарушил молчание Сергей.

— В авиации плохо одно: ведь пока я войду в силу, нее авиационные вершины будут покорены. Авиационный мотор, к сожалению, имеет предел.

— Ты, как молодой Александр, горюешь по поводу юго, что твой отец Филипп Македонский завоюет весь мир и тебе ничего больше не останется, как завоевывать планеты солнечной системы.

Сергей задумался.

— Это, пожалуй, мысль, — проговорил он, — но самолетные моторы на это неспособны. Может, ракеты? Наверное, будущее за ними.

— А от чего ракета будет отталкиваться в безвоздушном пространстве? Воздуха-то там нет.

Сергей захохотал.

— Ракета отталкивается сама от себя. Если проколоть мячик, он скакнет в сторону, даже в безвоздушном пространстве. Так же и ракета. Я недавно просмотрел проект Кибальчича.

— Ну и что там?

— Он сидел в тюрьме, ему вынесли смертный приговор. А он думал не о смерти, а о полете в другие миры. И сделал проект. Он предложил ракету. Вот это персона! Человек! Мысль о таких людях заряжает меня, как аккумулятор.

С Королевым что-то случилось. На переменах он не гулял по коридору на руках. Он делал домашние заданий на завтра. На его парте было написано: «Потом поговорим».

Дома после обеда он сказал матери:

— Пойду к Вале, будем делать уроки вместе.

— Иди. Валя мне очень нравится — серьезный мальчик.

— Мне он тоже нравится.

— А что это за девочка?

— Какая?

— С косой и синими глазами.

— Ляля, — сказал Сергей и потупился.

— Хороша. Наверное, в нее все мальчишки влюблены.

— Мне-то что за дело.

Мария Николаевна засмеялась.

— Иди занимайся. Я довольна, что ты не убиваешь время на аэропланы.

Сергей, воровато оглядываясь на окна, понесся к Хлебной гавани.

ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ

Алатырцев был из Рязанской губернии, он широколиц, конопат и белобрыс. Красавцем его никак не назовешь, но общее выражение удали и жизнерадостности первыми обращали на себя внимание и очаровывали. Алатырцев покорил и Сергея, хотя ничего особенного не сказал и не сделал, а просто явился и зарядил всех своей радостью и доброжелательностью.

Алатырцев прекрасно летал, и его узнавали по полету. Он один, кроме Шляпникова, умел сажать гидроплан идеальным образом — на редан. Но если Шляпников никогда не выходил за пределы грамотного полета, то Алатырцев позволял себе некоторые отклонения от инструкции.

Сергей увидел его и поздоровался.

Раздалась команда:

— Давай на спуск!

Сергей пристроился к палубной команде. Выкатывали «Бубновый туз» — гидроплан Шляпникова.

— Ну-ка вздрогнули хором! Пошел-пошел-вали!

Гидроплан съехал по скату и плюхнулся в воду, как утка.

— Поедешь со мной, Сережа? — спросил Алатырцев.

— Конечно.

— Вася, Сережа хочет бубличка. Покрутить штурвал хочет.

— У Бржезовского нет механика, — сказал Долганов. — Может, Шляпников пустит Серегу.

— Ругаешь меня, Вася, а сам тоже потакаешь нарушению инструкций. Взять пацана для центровки — это еще ладно, но работать — ты меня извини.

— Сделают кружок и сядут. Ничего страшного. Как ты думаешь, Сергей?