Адольф Гитлер: клинический случай некрофилии

Он притворялся студентом, всем говорил, что учится в Академии, и даже пытался внушить это приехавшему в Вену Кубичеку. Когда Кубичек наконец заподозрил, что это не так, — ибо он не мог понять, как это его друг, будучи студентом, ухитряется спать допоздна, — Гитлер, разразившись гневной тирадой против профессоров Академии, сообщил ему правду. Он сказал, что он им покажет, что изучит архитектуру и без их помощи. Его метод «изучения» заключался в том, что он бродил по улицам, смотрел на монументальные здания, а возвратившись домой, рисовал бесконечные эскизы фасадов. Убеждение, что таким образом он готовит себя к архитектурному поприщу, было безусловным симптомом отсутствия у него реализма. Он говорил с Кубичеком о своих планах реконструкции Вены или о замысле оперы, ходил в парламент слушать дебаты в рейхсрате. Во второй раз он попытался поступить в Академию Художеств, но не был допущен даже к первому экзамену.

Так он провел в Вене больше года, ничем всерьез не занимаясь, дважды провалившись на экзаменах и продолжая делать вид, что готовится к карьере великого художника. Но как бы он ни притворялся, он не мог не чувствовать, что этот год принес одни неудачи. Это поражение было гораздо серьезнее, чем провал в средней школе, который он все-таки мог объяснить намерением стать художником. Теперь он не состоялся как художник, и объяснения этому уже не было. Он не был допущен в ту область, где он собирался достичь величия. Ему ничего не оставалось, как винить профессоров, общество, весь мир. Ненависть к миру должна была возрасти в нем многократно. Его нарциссизм — даже больше, чем во время его школьных неудач, — неизбежно уводил его прочь от реальности, угрожавшей его самооценке, его образу «я»[59].

С этого момента начался процесс практически полного ухода от общения с людьми, выразившийся прежде всего в том, что он резко порвал единственные тесные отношения, которые у него были, — дружбу с Кубичеком. Пока Кубичек навещал своих домашних, Гитлер выехал из комнаты, которую они снимали вместе, не оставив своего нового адреса. Больше Кубичек его не видел до тех пор, пока Гитлер не стал рейхсканцлером.

Счастливое время безделья, разговоров, прогулок и рисования постепенно пришло к концу. Денег у Гитлера оставалось на год жизни, и то при условии, что он будет экономить. Лишившись собеседника, он стал больше читать. В то время в Австрии существовало множество политических группировок, взгляды которых вращались в основном вокруг идей немецкого национализма, расизма, «национал-социализма» (в Богемии) и антисемитизма. Все они издавали свои памфлеты, проповедовали свою идеологию и предлагали решение. Гитлер жадно читал эти памфлеты и набирал из них материал, из которого позднее соорудил свою версию расизма, антисемитизма и «социализма». Если ему и не удалось за все это время, проведенное в Вене, подготовиться к карьере художника, то к своей действительной будущей карьере политического лидера он подготовился неплохо, заложив для нее идеологический фундамент.

К осени 1909 г. у него кончились деньги, и, не заплатив задолженности, он съехал с квартиры. С этого момента в его жизни наступил самый тяжелый период. Он спал на скамейках, иногда — в ночлежках, а в декабре 1909 г. присоединился к настоящим бродягам и проводил ночи в приюте, организованном благотворительным обществом для бездомных. Молодой человек, приехавший в Вену два с половиной года назад с намерением стать великим художником, скатился до положения нищего бродяги, мечтающего о миске горячего супа, потерявшего всякую перспективу и ничего не делающего, чтобы выкарабкаться. Можно согласиться со Смитом, когда он пишет, что вступление в дом для бездомных было со стороны Гитлера «признанием полного и окончательного поражения».

Это было поражение не только художника, но также гордого и хорошо одетого буржуа, всегда с презрением взиравшего на представителей низших классов. Теперь он сам стал изгоем, парией, присоединился к отребью общества. Даже для менее самолюбивого выходца из среднего класса не могло быть худшего унижения. Но поскольку он оказался достаточно устойчивым, чтобы окончательно не погибнуть, эта ситуация, по-видимому, его закалила. Случилось худшее, и он не сломался. Нарциссизм его не был поколеблен. Теперь все зависело от того, удастся ли смыть унижение, отомстив всем «врагам» и посвятив жизнь тому, чтобы доказать, что его нарциссический образ «я» был не фантазией, а реальностью.