Адольф Тьер: судьба французского либерала первой половины XIX века

Политик указывал еще на одну причину, не позволяющую предпринять освободительный поход в Польшу через германские земли. «Это поссорило бы Францию с Европой»[587]— вот веский контраргумент всем сторонникам революционной войны в Европе. Стоит отметить, что Тьер часто ссылался на эту причину. В первые годы Июльской монархии он постоянно думал о том, как отреагирует Европа на те или иные действия Франции. Это характеризует Тьера как осторожного и думающего политика, который анализирует ситуацию и просчитывает возможные варианты и последствия. «То, что Франция должна была и могла — это предложить свое посредничество, то есть делать демарши, как Англия, общие по сути»[588], — так выразился Тьер о мерах, к которым Франция могла прибегнуть в деле защиты национально-освободительного восстания в Польше.

Касаясь революции в Италии, он отметил, что эти «восстания вызвали в Австрии те же чувства, что и польское восстание в России»[589]. Причина заключалась в том, что Австрия имела свои интересы в Италии: «В Италию мы не вторглись, потому что интервенция уже была бы войной. Австрия не потерпела бы нашего вмешательства, и война с Австрией была бы всемирной войной», — утверждал Тьер[590]. «Пусть в Италии развивается свобода, но без вмешательства Франции, так как это приведет к пролитию крови» — таков был его вывод[591].

Важным вопросом остается отношение А. Тьера к трактатам 1814–1815 годов. Как и любой француз того времени, он был противником этих договоренностей. Но в 1830 году ситуация, в которой оказалась Франция, выглядела угрожающей. В Париже опасались, как бы объединенная Европа не пошла войной на революционную Францию и не ликвидировала новый порядок. Поэтому в размышлениях Тьера на тот момент доминировала одна ключевая идея: осторожность.

В отличие от радикальных деятелей и ряда левых либералов, Тьер выступал против развязывания войны с европейскими монархиями, подчеркивая, что на тот момент у Франции не было союзников: «…мы приняли договоры 1815 года, так как, чтобы их разорвать, пришлось бы пролить реки крови»[592]. Он был убежден, что война приняла бы затяжной характер. Это означало, что все его усилия и усилия других либералов были бы сведены на нет неосторожной политикой: «…война, возможно, вызвала бы падение Июльского правительства»[593]. Как отметил биограф Тьера Ш. Помарэ, «сразу после потрясений и революций Тьер скорее пацифист. Он никогда не думает о войне, когда Франция не готова ее начать или победить…»[594].

Адольф Тьер не скрывал свои взгляды на трактаты 1814–1815 годов, которые он называл «отвратительными договорами», «несчастьем», а Венскую систему — «иностранным игом»[595]. Наибольшее неприятие вызывали у него новые границы Франции, установленные в 1815 году. Но Тьер был реалистом и понимал, что союзников на тот момент у Франции не было, а воевать в одиночку против всей Европы — безумная авантюра. Франции были необходимы время и союзники. Можно предположить, что Тьер понимал, что его книгу «Монархия 1830 года», в которой он изложил свои взгляды на место Франции в мировом порядке, могут прочитать не только французы, но и политики европейских держав. Поэтому европейские монархи должны были найти в этой книге заверения, что французы хотят жить в мире и не представляют угрозы соседним европейским странам.

В то же время идея реванша не была чужда Тьеру. Его призывы с трибуны парламента не начинать новую войну с Европой были лишь тактическими соображениями: «…когда пройдет много лет и мы прекратим быть диковинкой для Европы, как английское правительство <…> мы отличим наших друзей от врагов, мы пойдем с одними на других (курсив наш. — Примеч. И.И.) <…> мы добьемся еще большего успеха, когда не будем одни против всех»[596].

Проанализировав сложившуюся ситуацию, Тьер сделал важный вывод в определении тактики на ближайшую перспективу: «Самая умная вещь сейчас — принять трактаты 1814–1815 годов и, следовательно, не нарушать мир по этой причине»[597]. Он был уверен, что в той ситуации мир был необходим Франции: «Что касается процветания, мир необходим Франции; ибо не ввязываются в серьезную войну без шести-восьми кампаний, без того, чтобы потратить миллиард, убить миллион человек; вот оно, грустное обстоятельство для процветания страны»[598].

В одной из своих речей Адольф Тьер отметил, что «…в интересах нашей революции, в интересах ее мягкого и законного завершения, в интересах свободы, в интересах нашего величия, в интересах нашего материального благополучия, мы должны желать мира»[599]. Он был убежден, что в ином случае судьба мира и свободы решалась бы в сражениях, то есть «была бы в руках человеческого гения — неизвестно какого»[600].