Тьер отмечал, что в июле 1830 года существовала возможность сохранить мир, поскольку сами европейские державы не были заинтересованы начинать войну. «Иностранные государства, конечно, нас не любят, но, по правде сказать, мы и не вели себя с ними так, чтобы нас полюбить. Язык наших газет, выступления с парламентской трибуны не могли нас примирить. Но они (иностранные государства. —
Политик считал, что европейские государства даже боялись войны с Францией: «Фатальный опыт доказал им, что революцию, если она происходит во Франции, нелегко потушить; они знают, что, развязав войну в 1792 году, они лишь создадут для себя опасную ситуацию. Убежденные сегодня в невозможности потушить революцию, они хотят, чтобы она стала предсказуемой, ровной, гуманной и социальной. К счастью, мы убедили их в этом. И это все, что надо было сделать, и это все, чего они хотели. Ибо Англия <…> желая закончить проведение реформы (речь идет об избирательной реформе 1832 года. —
Главный вопрос для Тьера заключался в другом: хочет ли Франция мира? Сам Тьер ответил на поставленный им самим вопрос положительно: «Если мы хотим, чтобы наша революция не была бы серией новых революций, чтобы, напротив, она была последней, чтобы она была концом долгой борьбы, начатой в 1789 году <…> Если мы хотим выжить, надо было предпочесть мир войне»[569]
. Он считал, что новая революционная война была совсем не нужна Франции, так как война всегда усложняет, доводит до критической отметки ситуацию в стране. Это всегда обострение социальных отношений внутри государства и, как следствие, — необходимость прибегнуть к чрезвычайным мерам, а это, в свою очередь, может привести к народному недовольству, которое часто выливается в революционные действия против действующей власти. Для Тьера Июльская революция носила мирный характер и не затрагивала интересов других европейских держав[570].Тьер выступал против повторения революционных войн. Размышляя над международным положением Франции 1830 года, он рассматривал проблему экспорта французских политических и правовых институтов в другие страны. Перенесение своих принципов на чужую почву не даст хороших всходов, полагал политик в первые годы Июльской монархии. Он приводил веские доводы: «В 1792 году мы прошли по миру ради дела свободы. В конце войны Голландия, Бельгия, Швейцария, Италия, Испания были разграблены, и у них не было свободы; а мы, которые должны были ее принести, у нас самих ее не было»[571]
. Значит, «освободители» не приносят свободу покоренным народам, даже если и заявляют о своих высоких идеалах. Схожие мысли Тьер высказывал и с трибуны парламента: «Надо уметь сказать своей стране, что свобода, которую несут на штыках, это губительная свобода, которая оставляет за собой лишь кровь и руины»[572], — отметил он в одной из своих речей в декабре 1833 года.Адольф Тьер доказывал, что свобода не привносится извне, граждане любого государства должны сами дойти до осознания необходимости свободы: «Государства более не нуждаются в том, чтобы их заставлять принимать свободу под выстрелами пушек. Свобода нуждается теперь в мире, ибо свобода есть прогресс духа, а для прогресса духа нужен мир <…> Свобода проделывает свой путь сама, и это значительно лучше, чем если бы она была привезена в обозе армии»[573]
. Только духовное развитие человека и общества в целом может являться трамплином на пути к свободе. Для спокойного развития индивида необходимы внешние условия, нужен мир — это единственный путь для достижения истинной свободы, считал Тьер в 1831 году.Напротив, он предлагал влиять на соседние страны не с помощью вооруженной силы, а своим примером. Миссия Франции, по мысли французского либерала, заключалась в том, чтобы демонстрировать преимущества своего политического режима миру. Жители других государств, в свою очередь, последовали бы примеру Франции. «Свобода нуждается в хороших примерах. Пример Франции, хорошо управляемой, спокойной, мудрой, осчастливленной революцией, — самый лучший из всех примеров», — отмечал Тьер[574]
.