Адорно в Неаполе

Самое худшее для наивного любителя театра, попавшего в Вену: тут ты сам становишься эстетом, наблюдающим за обществом людей, в лучшем случае эффектных, но на самом деле незначительных. И в конце концов ты сидишь в партере и смотришь меланхоличную постановку своей собственной жизни. Адорно пишет своему другу: «Я чувствую себя очень типичным молодым человеком, который хочет повидать мир и должен сам позаботиться о себе; но это мало трогает слои моей сущности, они сохраняют свою прихотливую приватность; все, что я вижу и узнаю, происходит как будто где-то вдали и остается на удивление нереальным. Город и люди кажутся мне сочиненной провинцией, которая способна продемонстрировать сомнительность чисто эстетической позиции отчетливее любого эстета»[373].

В его собственных любовных историях «эстетизм превращается в моральную проблему» [374] и даже в «главный мотив моей жизни». И все же: в тот самый миг, когда он с таким наслаждением жалуется на Вену, он уже видит, пусть и совсем далеко на горизонте, проект, который должен сделать эту отсталость плодотворной, хотя бы в теории. Адорно пишет: «Было бы полезно метафизически осветить соотношение или структурные связи экономически отсталой мелкой буржуазии и психологического индивидуализма: каким образом “личность” экзистенциальной общности в обоих случаях отделяется от смысла и от общности, ведь и в экономическом аспекте чудачество, романтически цепляющееся за “непосредственность” и выходящее из процесса производства, тоже является феноменом отделения»[375].

В статье о «Воццеке» эту отделившуюся личность мы встречаем в лице художника, который осуществляет переход от экспрессионистской воли к самовыражению к концентрированной пассивности, которая должна повиноваться воле освобожденного материала к констелляции. И в этом месте Адорно обнаруживает потенциал венской самореферентности. Преимущество созерцания перед действием прекрасно мотивирует к тому, чтобы совершить необходимый для констелляции отказ от своего «я». И неудивительно, что Адорно без труда ставит своему кумиру и учителю Альбану Бергу высший балл за пассивную позицию: «За те десять лет, что я был с ним знаком, у меня всегда в большей или меньшей степени было чувство, что он не присутствовал по-настоящему как эмпирический человек, не участвовал в игре по-настоящему; он являл собой противоположность экзистенциального человека, идентичного самому себе, он обладал своеобразной неуязвимостью как наблюдатель в широком смысле слова, и именно в те моменты, когда он, казалось бы, жил по-настоящему – в амурных историях и других тактических действиях, проступала эта своеобразная иллюзорность».

В статье о «Воццеке» уже есть намеки на то, кто же является образцом пассивности: «Та же не испорченная претензиями на иллюзорную автономию великая пассивность, которая в австрийце Берге тихо и значительно напоминает о Шуберте, дает “Воццеку” непосредственное опредмечивание малого и целого, оберегает лучшее и скрытое в объективности, а все громкое и фальшивое в этот момент уничтожается».

Впрочем, с помощью Шуберта и Берга Адорно облегчил себе жизнь. Через них он преодолел громогласного Бетховена в частности и раздутого субъекта вообще. Но нам кажется, что оба созерцателя, Берг и Шуберт, уже прошли необходимую школу и изначально были сообщниками констелляции. В статье о «Воццеке» еще не было демонического противника, а в эссе о Шуберте он, когда случилось извержение вулкана, был загнан в прошлое в уже взорванную «люциферовскую» вертикаль.

В своей второй докторской диссертации Адорно хочет драматизировать весь процесс обучения и все его этапы. Для этого он выбирает особенно трудного противника. Того, кто в своей философии борется с эстетической позицией, из которого эту позицию нужно вытягивать силой, чтобы испытать ее пригодность для создания констелляции. Того, кого Адорно усердно изучал, потому что речь идет об одном из любимых философов Кракауэра, его наставника в чтении. Вместе с предтечей философии экзистенциализма и религиозным философом Сёреном Кьеркегором Адорно еще раз прошел все столь трудные этапы собственного обучения, от интеллектуального высокомерия, через волю к самовыражению, к эстетической позиции. «Льется много крови», – пишет Адорно Кракауэру в разгар работы над книгой о Кьеркегоре. Он имел в виду и собственную кровь.