Научиться пассивности, то есть такой позиции, не самым худшим примером которой может служить наивный турист. Главное различие между эссе Беньямина и Лацис и статьей Блоха о Неаполе состоит в том, что авторы первого не поднимаются над малосведущими туристами. Ознакомившись со статьей Блоха, читатель сможет в следующий раз приехать уже с правильной стороны, будучи культурно подкованным. В работе же Беньямина и Лацис непонимание и нелепые действия туриста до конца остаются важной составной частью описания. Турист выглядит довольно жалко, его сразу обворовывают, используют, ему дают понять, пусть и непреднамеренно, что он тут лишний. Даже сентенция «увидеть Неаполь и умереть» – недоразумение. На самом деле туриста отправляли в Мори, расположенный в нескольких километрах: «Vedere Napoli e poi Mori». Но немец, обуянный пафосом, перевел это неправильно.
Турист в чужом мире: ощущение себя неместным было характерно для съехавшихся в Неаполь философов. «Это происходило с ним раз за разом: как только он пытался увлечься чем-то всей душой, реальность ускользала от него, и все его слова казались фальшивыми»[352]
, – подытоживает Георг, альтер эго Кракауэра, в одноименном романе. Причем речь идет о журналисте, о котором можно было бы предположить, что он-то имеет достаточно навыков для общения с миром. Сам Георг тоже удивляется: «И вот он через какую-то щель пролез в публичную сферу, но так и не выбрался наружу. Я как будто застрял в пещере и не могу правильно формулировать мысли»[353].Эта беда – не только личная. Ее причина и в том, что на фоне опустошенной современности публичная сфера не в состоянии предложить никаких убедительных принципов. В написанном за три года до поездки в Неаполь эссе, еще нагруженном метафизикой, Кракауэр перечисляет некоторые теоретические и ментальные попытки заново наполнить смыслом обессмысленный мир. Две из них Кракауэр рассматривает подробно. Позицию Макса Вебера, принципиального скептика, Кракауэр характеризует как истинно героическую – за ее сопротивление всем «безумцам от веры» и за отказ от всех возможных подбрасываемых логикой убежищ. Но аскетизм, обусловленный такой позицией, не подходит Кракауэру. Вторая – позиция так называемого короткозамкнутого человека, который в судорожном экстазе хватается за любую возможность осмысленности и трансцендентности. Тоже не годится. Позиция, вдохновляющая Кракауэра – позиция ждущего. Это звучит пассивнее, чем замышлял Кракауэр: ждущему должны быть присущи «напряженная активность и деятельная подготовка»[354]
,Чрезвычайно забавно наблюдать за кракауэровским Георгом в этой позиции, за тем, как он беспомощно мыкается в обществе, полном «безумцев от веры», через многочисленные идеологии буржуазных салонов, общественного мнения и пролетарских революционеров. И мы видим, как выжидательная «глупость» Георга по части доминирующих в данное время общественных течений раз за разом приводит к их разоблачению. Ожидающий не только подготавливает себя к истинной трансцендентности, которая может появиться в любой момент, он еще и доводит до абсурда это туристическое «ощущение себя неместным», характерное для идеологий современного общества.
Иногда автор действует чересчур прямолинейно – например, когда возмущение тем, что люди голодают, ритмизируется чавканьем с праздничного банкета. Иногда мы видим блестящую политическую сатиру – например, когда Георг отправляет в газету с конгресса одно лишь бессодержательное приветственное слово без каких-либо комментариев, потому что все остальные выступления он пропустил, а все принимают этот жест отчаяния за фантастически коварный политический ход Георга. А в самых удачных местах общество под беспощадно наивным взглядом Георга раскрывается как «вторая природа»: оно врастает в свое окружение и становится подходящим фоном для обоев, мебели и другого декора.