Читаем Адорно в Неаполе полностью

При первой переработке введения Адорно прежде всего меняет структуру именно этого фрагмента. Центр всего текста слишком важен, чтобы маркировать его пустой строкой[565]. Затем Адорно продолжает работать с этим абзацем, множит развороты [566] и с помощью пустых строк и вставок отодвигает последующие фрагменты от центра – раньше они были констелляционными лучами, исходящими из этого центра. Введение к «Негативной диалектике» оправдывает свое существование тем, что оно является чем-то большим, чем простой подводкой к основной части, оно является самостоятельной вводной констелляцией, которая в окончательной редакции меняется до неузнаваемости.

Основная же часть заканчивается в третьей главе тремя образцами констелляции, тремя «моделями» того, как следует обращаться с констелляцией. Констелляция не может начаться с нуля, ей нужен свободный материал – в данном случае материал предоставляет философская традиция. Для первой модели из трех, для размышления о свободе, это практический разум Канта. В середине этой главы происходит самоосознание, когда разум осознает в принципе каузальности «свою укорененность в природе» как «запрещающий принцип». В конце описания этой модели появляется возможность свободы как минимального определения пористости, кружение вокруг которой и является констелляцией: «возможность быть не тем, кто ты есть».

В следующей модели Гегель дает материал для работы с понятием естественной истории (Naturgeschichte) – подходящее поле для констелляции, которая выросла из взаимопроникновения природы и истории, так что эта часть заканчивается соответствующими цитатами из книги Беньямина о барочной драме на тему истории как «идеографической записи прошлого».

«Медитации на метафизике», последняя модель, тоже связаны с центром констелляции через вопрос о скандале смерти и о формах его улаживания. Согласно хорошо знакомому нам определению, метафизическое можно сделать видимым только в отходах существующего: «Возможно, после этого метафизика была бы единственной читаемой констелляцией существующего. Она получила бы от него материал, без которого ее не было бы, но не прояснила бы дазайн своих элементов, а составила бы из них такую конфигурацию, в которой эти элементы стали бы буквами». Знаменитая солидарность с метафизикой в момент ее краха, на которой завершается эта последняя модель и вся «Негативная диалектика», демонстрируется с помощью культурной практики Клавеля: микрологический взгляд взрывает беспомощные разрозненные части, вырывая их из плена понятийного мышления.

То, что эти три модели констелляций просто соседствуют – не проявление небрежности, это антисистематическое намерение. Расположение в ряд друг за другом, создающее отдельную констелляцию, организует и порядок этих констелляций. В ранней редакции введения Адорно проходит путь от констелляции к модели и далее к «ансамблю из анализа разных моделей» за два предложения: «Подобно тому, как констелляция делает из понятия то, чего не было в его характеристиках, так и модель ухватывает специфическое и даже более чем специфическое, не растворяя его в более общем понятии. Философское мышление – это не более чем мышление в таких моделях, а негативная диалектика – это переплетение анализа разных моделей»[567].

Но почему же тогда «Негативная диалектика» не состоит из одного только переплетения анализа трех моделей и неизбежной вводной констелляции, подводящей к этому анализу? Почему «модели» – это только один раздел из трех? Как в книге о Кьеркегоре последняя констеллятивная глава была только вознаграждением за долгий путь, конечной точкой взрыва Кьеркегора-оппонента, так и констелляция в «Негативной диалектике» не просто присутствует как философская практика, ее нужно предварительно отнять у самой влиятельной вражеской философии современности, то есть у онтологии Хайдеггера. Это отнятие возможно, потому что Адорно описывает онтологию не иначе как несложившуюся констелляцию. Он утверждает, что Хайдеггер приписывает вещам ауру, но это аура «без светила», «астральная власть и величие» его определений дазайна вязнут в мистическом, так же как рантье Кьеркегора запутывается в «грозном далеком созвездии мифологии». Только после констелляции констелляционных неудач Хайдеггера в первой части «Негативной диалектики» во второй части появляется возможность реализовать утопический вариант констелляции. И, как полагается всякой приличной констелляции, в середине средней второй части располагается утверждение принципа кружения вокруг центра: там понятие констелляции эксплицитно фигурирует как понятие. Называется и ее происхождение – книга Беньямина о барочной драме.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Ее Величества России
Адмирал Ее Величества России

Что есть величие – закономерность или случайность? Вряд ли на этот вопрос можно ответить однозначно. Но разве большинство великих судеб делает не случайный поворот? Какая-нибудь ничего не значащая встреча, мимолетная удача, без которой великий путь так бы и остался просто биографией.И все же есть судьбы, которым путь к величию, кажется, предначертан с рождения. Павел Степанович Нахимов (1802—1855) – из их числа. Конечно, у него были учителя, был великий М. П. Лазарев, под началом которого Нахимов сначала отправился в кругосветное плавание, а затем геройски сражался в битве при Наварине.Но Нахимов шел к своей славе, невзирая на подарки судьбы и ее удары. Например, когда тот же Лазарев охладел к нему и настоял на назначении на пост начальника штаба (а фактически – командующего) Черноморского флота другого, пусть и не менее достойного кандидата – Корнилова. Тогда Нахимов не просто стоически воспринял эту ситуацию, но до последней своей минуты хранил искреннее уважение к памяти Лазарева и Корнилова.Крымская война 1853—1856 гг. была последней «благородной» войной в истории человечества, «войной джентльменов». Во-первых, потому, что враги хоть и оставались врагами, но уважали друг друга. А во-вторых – это была война «идеальных» командиров. Иерархия, звания, прошлые заслуги – все это ничего не значило для Нахимова, когда речь о шла о деле. А делом всей жизни адмирала была защита Отечества…От юности, учебы в Морском корпусе, первых плаваний – до гениальной победы при Синопе и героической обороны Севастополя: о большом пути великого флотоводца рассказывают уникальные документы самого П. С. Нахимова. Дополняют их мемуары соратников Павла Степановича, воспоминания современников знаменитого российского адмирала, фрагменты трудов классиков военной истории – Е. В. Тарле, А. М. Зайончковского, М. И. Богдановича, А. А. Керсновского.Нахимов был фаталистом. Он всегда знал, что придет его время. Что, даже если понадобится сражаться с превосходящим флотом противника,– он будет сражаться и победит. Знал, что именно он должен защищать Севастополь, руководить его обороной, даже не имея поначалу соответствующих на то полномочий. А когда погиб Корнилов и положение Севастополя становилось все более тяжелым, «окружающие Нахимова стали замечать в нем твердое, безмолвное решение, смысл которого был им понятен. С каждым месяцем им становилось все яснее, что этот человек не может и не хочет пережить Севастополь».Так и вышло… В этом – высшая форма величия полководца, которую невозможно изъяснить… Перед ней можно только преклоняться…Электронная публикация материалов жизни и деятельности П. С. Нахимова включает полный текст бумажной книги и избранную часть иллюстративного документального материала. А для истинных ценителей подарочных изданий мы предлагаем классическую книгу. Как и все издания серии «Великие полководцы» книга снабжена подробными историческими и биографическими комментариями; текст сопровождают сотни иллюстраций из российских и зарубежных периодических изданий описываемого времени, с многими из которых современный читатель познакомится впервые. Прекрасная печать, оригинальное оформление, лучшая офсетная бумага – все это делает книги подарочной серии «Великие полководцы» лучшим подарком мужчине на все случаи жизни.

Павел Степанович Нахимов

Биографии и Мемуары / Военное дело / Военная история / История / Военное дело: прочее / Образование и наука
100 мифов о Берии. От славы к проклятиям, 1941-1953 гг.
100 мифов о Берии. От славы к проклятиям, 1941-1953 гг.

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии»Первая книга проекта «Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917–1941 гг.» была посвящена довоенному периоду. Настоящая книга является второй в упомянутом проекте и охватывает период жизни и деятельности Л.П, Берия с 22.06.1941 г. по 26.06.1953 г.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза