Афанасий Фет

Помедли... люди спят; медлительной царицей
Луна двурогая обходит небеса;
Всё медлит разойтись с серебряной зарницей —
И ветр, и облака, и горы, и леса.

Я не пойду туда, где камень вероломный,

Скользя из-под пяты с отвесных берегов,
Летит на хрящ морской; где в море вал огромный
Придёт и убежит в объятия валов.

Там вечный шум, там нет неясного сознанья

Какой-то святости звездолюбивых дум
И тихой радости немого созерцанья.
Я не пойду туда: там моря вечный шум.

После правки оно приняло такой вид:

Постой! здесь хорошо! зубчатой и широкой
Каймою тень легла от сосен в лунный свет...
Какая тишина! Из-за горы высокой
Сюда и доступа мятежным звукам нет.

Я не пойду туда, где камень вероломный,

Скользя из-под пяты с отвесных берегов,
Летит на хрящ морской; где в море вал огромный
Придёт — и убежит в объятия валов.

Одна передо мной, под мирными звёздами,

Ты здесь, царица чувств, властительница дум...
А там придёт волна — и грянет между нами...
Я не пойду туда: там вечный плеск и шум!

Пожалуй, самыми удивительными являются те случаи, когда в результате правки появляются два равно гениальных произведения. Например, в стихотворении «Тихая, звёздная ночь...» замечательная вторая строфа:

Дева — радость любви!
Звёзды что очи твои:
В небе луна и в воде,
Будто печаль и любовь —

заменена не менее прекрасной:

Друг мой! в сияньи ночном
Как мне печаль превозмочь?..
Ты же светла, как любовь,
В тихую, звёздную ночь.

Аналогично дело обстоит с вызвавшим бурное веселье «ареопага» стихотворением «Мы одни; из сада в стёкла окон...», которое редакторы переименовали в «Фантазию» — видимо, чтобы как-то мотивировать чрезмерно причудливое содержание. Так стихотворение выглядело в сборнике 1850 года:

Мы одни; из сада в стёкла окон
Светит месяц... тусклы наши Свечи;
Твой душистый, твой послушный локон,
Развиваясь, падает на плечи.

Что ж молчим мы? или самовластно

Царство тихой, светлой ночи майской?
Иль поёт и ярко так и страстно
Соловей над розою китайской?

Знать, цветы, которых нет заветней,

Распустились в неге своевольной?
Знать, и кактус побелел столетний,
И банан, и лотос богомольной?

Иль проснулись птички за кустами,

Там, где ветер колыхал их гнезды?
И дрожа ревнивыми лучами,
Ближе, ближе к нам нисходят звёзды?

На суку извилистом и чудном,

Пёстрых сказок пышная жилица,
Вся в огне, в сияньи изумрудном,
Над водой качается жар-птица;

Расписные раковины блещут

В переливах чудной позолоты,
До луны жемчужной пеной мещут
И алмазной пылью водометы.

Листья полны светлых насекомых,

Всё растёт и рвётся вон из меры;
Много снов проносится знакомых
И на сердце много сладкой веры.

Переходят радужные краски,

Раздражая око светом ложным;
Миг ещё... и нет волшебной сказки,
И душа опять полна возможным.

Мы одни; из сада в стёкла окон

Светит месяц... тусклы наши свечи;
Твой душистый, твой послушный локон,
Развиваясь, падает на плечи.