Афанасий Фет

Ответ не заставил себя ждать. Если первая часть цикла как-то избежала внимания прогрессивной общественности, то второй, в которой намеренно усилены публицистические элементы, Фету, что называется, «удалось привлечь к себе внимание». Из лагеря, вызов которому он бросил, на него обрушилась настоящая ярость. По стечению обстоятельств в начале 1863 года, примерно тогда же, когда публиковались его очерки, вышла в свет четвёртая книга его стихотворений в двух томах: в первом были помещены оригинальные стихотворения, во втором — переводы. Книга имела давнюю и отчасти унизительную историю. Аполлон Григорьев убедил своего патрона Кушелева-Безбородко издать новое собрание стихотворений Фета в трёх томах, и сборник был подготовлен ещё в начале 1859 года. «Великолепное будет издание по 3 р. за экземпляр»^{419}, — сообщил Фет Ивану и Надежде Борисовым 9 февраля. Однако издание не состоялось — чрезмерно щедрый и демократичный граф передал и свой журнал одному из вождей «семинаристов» Г. Е. Благосветлову, а тот в начале августа 1862 года рукописи Фету возвратил, написав ему не без иронии: «Граф Кушелев отказывается от издания Ваших стихотворений не вследствие социализма и коммунизма, а потому что находит невыгодным для себя предпринимать новые издания с запрещением „Рус[ского] слова“, которое переходит в другие руки. Но Вы, конечно, не затруднитесь найти другого покупателя, потому что почитателей Вашего таланта у нас много. Желаю Вам благоденствовать и петь по-прежнему, что нисколько не мешает нашему социализму»^{420}. Покупатель в результате действительно нашёлся. Возможно, по рекомендации Боткина или кого-то из пикулинского круга книгу (но не в трёх, а в двух томах) издал знаменитый текстильный фабрикант Козьма Терентьевич Солдатенков, периодически предпринимавший издательские проекты (в частности, в 1856 году именно он издал успешную книгу стихотворений Некрасова). Это единственный случай, когда книга Фета была издана не за счёт автора. Книга основывается на собрании 1856 года; некоторые разделы были дополнены, появились два новых, добавлены стихотворения, печатавшиеся в журналах после выхода в свет сборника 1856 года. Совсем мало произведений, опубликованных впервые. К сожалению, Фет не вернул (за редчайшими исключениями) свои редакции в тексты, которые вошли в предыдущую книгу с правкой Тургенева и других членов «ареопага», и не прибавил ни одного стихотворения из тех, что «ареопаг» забраковал.

Лирические стихотворения, посвящённые любви и природе, гармонии античного мира, находились в видимом противоречии с публицистическими инвективами и экономическими расчётами очерков «Из деревни», но враждебная критика с удовольствием их объединяла: если Фет видел непосредственную связь между обличительной литературой и антигосударственным заговором, то его оппоненты легко усмотрели связь между его поэзией и его политическим консерватизмом. В «Современнике» только что ставший постоянным сотрудником М. Е. Салтыков-Щедрин в фельетонном цикле «Наша общественная жизнь» иронически связывал грустный тон последних стихотворений Фета с его якобы имевшейся тоской по крепостному праву, а их камерность — с «мелочностью» его интересов: «Вместе с людьми, спрятавшимися в земные расседины, и г. Фет скрылся в деревню. Там, на досуге, он отчасти пишет романсы, отчасти человеконенавистничает; сперва напишет романс, потом почеловеконенавистничает, потом опять напишет романс и опять почеловеконенавистничает, и всё это для тиснения отправляет в „Русский вестник“. Нынешние романсы его уже не носят того характера светлой безмятежности, которым отличалась фетовская поэзия в крепостной период; напротив того, от них веет грустью, в них слышится вопль души по утраченном крепостном рае». Критик не видел в этом загадки: «Объяснение к этому стихотворению мы находим в статейке г. Фета „Из деревни“, напечатанной в том же № „Русского вестника“. Здесь г. Фет докладывает читателям, что времена наступили крутые и тяжкие, что равенства перед законом нет, что работники его, Василий и Семён, пользуются покровительством законов, а он, г. Фет, не пользуется, что у него, г. Фета, чуть-чуть не пропало за Семёном 11 р., а Василью, к счастию, не было выдано задатка, а то точно так же чуть-чуть бы не пропал, что у него, г. Фета, потравили было пшеницу крестьянские гуси и что во всех этих беззакониях и беспорядках обвиняется литература, которая, вместо того чтобы „обсуживать“ вопросы, только „судачит об них свысока“»^{421}.