Афанасий Фет

Поэта привлекли его сдержанность и отзывчивость, готовность спокойно принимать разногласия, терпимость, особо важные в отношениях с людьми, склонными к резким, однозначным суждениям, каким был он сам. Страхову была присуща редкая способность любоваться человеком при разных проявлениях его темперамента, даже в тех случаях, когда тот говорил что-то задевающее. Ему действительно нравился Фет — и именно тем, чем тот и хотел нравиться, что Страхов называл «неподдельностью», то есть отсутствием «фразы», и о чём он искренне писал поэту: «Вы для меня человек, в котором всё — настоящее, неподдельное, без малейшей примеси мишуры. Ваша поэзия — чистое золото, не уступающее поэтому золоту никаких других рудников и россыпей»^{523}. Несмотря на кое-какие расхождения, Страхов уважительно относился к Фету-мыслителю, никогда не пытался, подобно Тургеневу, его высмеять, но был готов серьёзно обсуждать даже такие идеи, которые могли казаться ему «завиральными». Даже критику (например, когда он не советовал печатать какой-нибудь текст, считая его неудачным) Страхов выражал в уважительной форме, не забывая подчеркнуть достоинства в отвергаемом труде. Видимо, в этом проявлялся редакторский опыт работы с авторами.

Всё это было особенно важно потому, что философские и общественно-политические взгляды друзей не совпадали. Общей была неприязнь к нигилизму — Страхов принимал активное участие в борьбе с радикализмом и неоднократно становился объектом осмеяния и резкой критики со стороны тех же нигилистских журналов, которые травили поэта. Однако Фету были чужды те позиции, с которых его новый друг нападал на нигилизм. Считавший себя учеником старого приятеля Фета Аполлона Григорьева, сотрудник Достоевского, горячий поклонник трудов Н. Я. Данилевского, предвосхитившего многие историософские идеи трактата «Россия и Европа», Страхов публично отстаивал позиции «почвенничества» — своего рода правого славянофильства, а русский радикализм трактовал как зловредное последствие тлетворного влияния Запада на здоровое национальное начало; итоговый сбфрник его «антинигилистических» статей (первое издание вышло в 1882 году) получил название «Борьба с Западом в нашей литературе». Фет же ещё с университетских времён относился к полемике западников и славянофилов, бывшей тогда в самом разгаре, равнодушно и как минимум иронично, будучи скорее умеренным западником. Славянофильская вера в богоизбранность русского народа, в преимущества простонародья перед образованным сословием и тем более любовь к общине были ему чужды.

Более близки были их взгляды по философским и естественно-научным вопросам. Знакомство поэта с философским творчеством Страхова началось с книги «Мир как целое. Черты из науки о природе», вышедшей в 1872 году, где наука признавалась высшим источником познания. Его «правый», консервативный позитивизм (Страхов не делал революционных выводов, как последователи Писарева и Чернышевского) был Фету симпатичен и соответствовал его собственному своеобразному, так сказать, стихийному позитивизму сельского хозяина и поэта, любящего природу, окружающий мир в его вещности и не мыслящего духовного вне телесного. У Страхова можно было найти подтверждение любимой мысли Фета, что красота в природе есть внешнее проявление пользы, целесообразности. К тому же Страхов, получивший высшее образование на физико-математическом факультете Санкт-Петербургского университета, защитивший диссертацию «О костях запястья млекопитающих», был знатоком биологии, хорошо разбирался в естественных науках в целом и говорил как практик, что Фету тоже импонировало.

Уважение к Страхову как к учёному и знатоку философии и подвигло Фета обратиться именно к нему с вопросом, каким переводом ему имело бы смысл заняться. Сам поэт предполагал перевести кантовскую «Критику чистого разума». «Вот и придумал я себе дело. Хочу я перевести на русский язык „Kritik der Remen Vemunft“ Kant’a. Знаю, что это труд громадный. Но этой-то стороной он мне и улыбается. — Куплю я себе существующие к нему объяснения и стану работать… Я бы желал для читателей снабдить перевод рядом примеров, для уяснения терминологии. Напишите мне совершенно откровенно, какого Вы мнения о моей затее?»^{524} — просил Фет в письме от 28 декабря 1877 года. Страхов затею не одобрил: полный и, по его мнению, неплохой перевод «первой критики» на русский язык уже был сделан профессором философии Санкт-Петербургского университета Михаилом Ивановичем Владиславлевым в 1868 году. Кроме того, Страхов считал, что в современной философской мысли, и без того заражённой скептицизмом и критикой всех общественных, моральных и религиозных начал, потребность в пропаганде «скептического» труда отсутствует. После размышления он посоветовал новому другу перевести Шопенгауэра: полного русского перевода «Мира как воли и представления» не существовало, и тщательный труд в этом случае был бы заведомо полезен. И Фет взялся за эту непростую задачу.