Аффект Дьявола

Жадно вдыхаю пыльный запах лестничной клетки, когда вываливаюсь из квартиры и захлопываю за собой дверь, прислоняясь к ней спиной. Меня хватает ровно на долю секунды, чтобы сорваться и побежать, будто за мной кто-то гонится. Жму на кнопку лифта раз-другой-пятый, но когда кабина слишком долго едет на этаж, не выдерживаю и бегу по чёрной лестнице. Мне нужно немногое — наконец снова начать делать вдох за вдохом. С остальным я как-нибудь справлюсь.

Часть 12

Начать успокаиваться могу только когда оказываюсь у себя дома, где мама что-то готовит в кухне. Хотя от запаха еды тошнит, это то, за что хватаюсь мысленно словно за спасательный круг.

— Аль, ты? — доносится до меня, пока стаскиваю обувь в прихожей.

— Да, мам. Я сейчас в душ и к тебе приду.

Заперевшись в ванной, включаю воду, но в душевую кабину не захожу. Дрожь уже не такая явная, а трезвых мыслей всё больше. Итак, я по собственной воле сделала то, за что теперь ненавижу себя, подругу и мужчину, которого люблю, и с этим мне теперь жить до конца моих дней. И смиряться с тем, что уже ничего нельзя изменить, тоже мне. Я могла бы попробовать сделать вид, что ничего не произошло. Забыть обо всём, продолжить встречаться с Невским, предварительно заручившись его обещанием расстаться с Оксаной. Если он, конечно, пожелает это сделать после случившегося.

Я могла бы переговорить с Окс, сказать, что люблю Невского и что не готова его ни с кем делить. От этой мысли хочется запрокинуть голову и начать смеяться так, как никогда до этого. Чувствую, как по щекам катятся слёзы, посмеиваюсь над своей глупостью, а после… после накатывает такое блаженное опустошение, что теперь вцепляюсь в него с отчаянием утопающего.

Захожу в душевую кабину, яростно стираю с себя следы минувшего преступления и понимаю, что дошла до предела, за которым больше нет ничего.

— Аль! Ты кушать будешь? — кричит мне мама, стоит только выйти из ванной. При упоминании еды к горлу снова подступает тошнота.

— Нет, я позавтракала. Но чаю выпить приду.

На экране сотового — два пропущенных вызова, три сообщения от Невского и одно смс — от Окс. Гоню от себя мысли о том, что они так и остались вдвоём и сейчас обсуждают мой побег. Считают меня дурочкой? Я и сама наверное, думала бы так, если бы не жуткое ощущение мерзости, которую испытываю по отношению к самой себе.

«Аль, ну ты куда свинтила? Давай я к тебе заеду, обсудим?».

Над сообщением от Оксаны медитирую минут пять прежде чем ответить и решить, что пока точно не хочу с ней встречаться.

«Не нужно. Я сама тебя наберу на днях. И всё в порядке».

Вру, но Окс просто присылает в ответ короткое «Ок», и на этом оставляет меня в покое. А вот с Давидом сложнее.

«Аленький… Я дико переживаю. Ответь на звонок».

«Не молчи, пожалуйста».

«Хочу тебя увидеть и поговорить. Мы с Оксаной разобрались».

Даже предполагать боюсь, что именно кроется за этим самым «разобрались». Может, и вовсе решили и дальше быть вместе после этой ночи.

«Мне сейчас нехорошо. Давай спишемся завтра».

«Нет, Аль, пожалуйста. Не вынуждай меня приезжать и ночевать у тебя под окнами».

«Давид…»

«Можно я тебе позвоню? Ответишь?»

«Давай завтра, хорошо? Я прошу просто дать мне время до завтра».

Он берёт паузу, отвечает минут через десять, и это тоже держит в напряжении.

«Хорошо. Но завтра ты от меня никуда не денешься. Люблю тебя».

Мама кивает на стул напротив, когда появляюсь в кухне. Вопросов не задаёт, и я ей благодарна. Наливает чаю, пододвигает ко мне тарелку, командует тихо, но непререкаемо:

— Ешь.

И я послушно беру пирожок и даже умудряюсь съесть половину прежде, чем откладываю его в сторону. Хочется рассказать обо всём, но если мне стыдно даже перед самой собой, как же об этом поведать маме?

— У вас что-то случилось, — она не спрашивает, утверждает, и я киваю, отпивая чай.

— Да. Но я об этом не хочу.

— Хорошо. Трогать не стану. Но если понадоблюсь — можешь со мной поделиться.

— Спасибо, мам.

Мы сидим в относительной тишине минут пять, только слышно, как горланят на детской площадке под окнами дети, да передвигаются стрелки на часах.

— Знаешь, мы с твоим отцом ведь когда молодыми были, с ума друг по другу сходили. Поначалу, когда ты ещё не родилась, это даже не любовь была. Болезнь, скорее. Ругались порой в пух и прах, иногда мне казалось, что я его просто ненавижу. Глупая тогда была.

Она горько усмехается, прячет эти эмоции за глотком чая. Понимаю, к чему ведёт, и хоть ситуации у нас с ней совершенно разные, слова мамы отражаются во мне звучными отголосками.

— А сейчас его нет, а я бы всё отдала, если бы можно было с ним хоть день снова провести. Шёлковой бы стала.

— Мам… Дело совсем не в этом.

— Я знаю. И я тоже совсем не об этом. Просто порой стоит в чём-то помягче быть, навстречу пойти. Давид твой и мне звонил, пока ты в душе была. Плохо ему.

— Он так и сказал?

— Нет. Я это сама поняла.

Мама больше не трогает меня ни по этому поводу, ни по какому-либо иному. Начинает прибираться, моет посуду, после — занимается обедом. А я так и сижу, глядя прямо перед собой.