Аффект Дьявола

Даже врать себе не стану, что придумала Невского и в этот раз. Он рядом, и словно не было этих бесконечных дней разлуки. Достаточно только было услышать это его «Аленький»…

— А почему… где твоя машина? — поднявшись, выдыхаю самое глупое, что в принципе можно было спросить в сложившихся обстоятельствах.

— Я на такси приехал.

Он стоит на верхней ступени крыльца, заложив руки в карманы джинсов. Такой бесконечно знакомый и до боли далёкий. Изменившийся за то время, что мы не виделись, но мой… только мой.

— А ты как здесь? — выдыхает он едва слышно, и я делаю то единственное, чего мне хочется — шаг к нему.

— А я… мне так сюда захотелось. Ты же не против?

— Не против.

Он следит за каждым моим шагом. За тем, как поднимаюсь на крыльцо, минуя первую ступеньку. И не двигается. Давид весь — словно замершая статуя. Позволяет рассмотреть его всего. На щеках Невского — многодневная щетина, под глазами — круги. И всё же, этот тот самый Давид, которого я знала все эти ничтожно короткие, но безгранично важные шесть лет.

— Ты одна? — уточняет он, когда я останавливаюсь напротив, бесцельно вертя в руках кленовый лист. И в этом вопросе мне чудится совсем иной подтекст, чем мог вкладывать в него Невский.

— Да. Я теперь одна, — отвечаю едва слышно, и это — словно спусковой крючок для того, что происходит следом.

Давид стирает расстояние между нами в один шаг. Обхватывает моё лицо ладонями, всматривается в глаза несколько бесконечных секунд. И столько в его взгляде всего… Та тьма, дьявольская, утягивающая в свой водоворот, в который я всегда летела словно бабочка в огонь.

— Ты не одна, Аленькая, — выдыхает в губы, и тут же сминает их яростным поцелуем.

И снова нет ничего. Только страсть, бегущая по венам со сверхзвуковой скоростью. Только голая жажда, когда не знаешь, как жил без этих прикосновений и поцелуев, без возможности дышать одним воздухом с человеком, от которого сходишь с ума.

Он берёт меня прямо на крыльце дома. Раздевает поспешно, едва ли не разрывая одежду. Едва ли не рыча от того, что делает, и что я сама — позволяю ему творить с собой. Это всё порождает во мне ощущение, что я вернулась туда, где и должна была быть всё это время.

Я жадно целую Дава в ответ. Не справляюсь с застёжкой ремня на его джинсах, и мне хочется грязно выругаться от потребности почувствовать Невского в себе прямо здесь и сейчас. Он сам высвобождает напряжённый член, врывается в меня и начинает иметь. Грубо, по-животному быстро, будто мы не любовью занимаемся, а сношаемся как два зверя.

Спиной чувствую шершавый камень, пальцами — кожу Дава, что кажется раскалённой. А всем своим естеством — его. Невского. Везде. Он за какие-то секунды заместил собой всё, что мне казалось нормальным. Окружил своим ароматом, своими прикосновениями, собой. И везде теперь только он.

Давид замедляет движения, но стоит мне требовательно всхлипнуть, одной рукой приподнимает меня выше, второй — ласкает клитор. Растирает его быстро, причиняя сладкую боль. И я испытываю острейшее, на грани с потребностью отстраниться, удовольствие. Я кончаю, с силой сжимая его собой. Едва сдерживаясь, чтобы не кричать. Он во мне — так глубоко, что чувствую Дава каждой клеточкой тела, и знаю — такое наслаждение мне может подарить только он.

Сам Невский доводит себя до оргазма несколькими ударами бёдер. Врывается в меня последний раз и с рыком кончает, прижимаясь ко мне лбом. Дышит надсадно, хрипло вбирая в себя прохладный воздух. А я так и цепляюсь за него и кажется, могу умереть, как только Невский меня покинет.

Это настолько цельно и правильно, что я чувствую себя абсолютно счастливой. И в момент, когда прижимаю Дава к себе, ничего не говоря, потому что слова не нужны, и ощущаю и его стальные объятия, что кажутся мне дьявольскими силками, в которые я пришла по собственной воле, я готова лгать себе, что теперь всё будет иначе.

Лгать, не понимая, что всё только усложнилось. И что впереди нас ждёт то, к чему мы оба пока не готовы.

Часть 27

— Что мы творим? — выдыхаю я, тая под поцелуями Невского. Из жадных и глубоких они превратились в невесомые, когда Дав скользит губами по моим губам, скуле, виску. И прижимает к себе несильно, но ощутимо, будто даёт понять, что не потерпит, если я решу куда-то сбежать.

А я и не хочу никуда. Вот так лежать в его объятиях и чувствовать себя на своём месте — это единственное, что мне сейчас нужно. И думать о том, что ждёт вне этого ощущения и стен дома Невского, совсем не хочется.

— Творим то, что нужно было творить уже очень давно, — шепчет Давид.

Не помню, как переместились в его спальню, где Невский вновь набросился на меня, уложив на постель. А мне хотелось только умолять, чтобы он никогда меня не оставлял. И чтобы любил так, как это умел делать только он.

— Согласна.