Аффект Дьявола

Я снова закрываю глаза, но быстро заснуть не удаётся. Давид прав — нам нужно уехать. Если не навсегда, то хотя бы на время, которое будет нужно нам всем, чтобы забыть обо всём случившемся. И сейчас мне остаётся только надеяться, что это решит если не все наши проблемы, то хотя бы большую их часть.

А ещё — что смогу не видеть страшных картинок, стоит только закрыть глаза. И спать без сновидений о том, какой кошмар пережила.

Часть 32

Меня выписывают через несколько дней.

«Физически ты здорова, но всё равно мне совсем не нравишься», — раз за разом повторяет врач — невысокий седовласый и сухопарый. Со всеми — неизменно предупредительный и вежливый, рождает желание рассказать ему всё, поделиться тем, что тревожит.

Я знаю, что именно он имеет ввиду — я и сама себе совсем не нравлюсь, но ничего не могу с собой поделать. Вроде умом понимаю, что в безопасности, что всё прошло и теперь у меня начнётся новая жизнь, а всё равно ночами просыпаюсь от кошмаров. В них — Слава, который бегает за мной по крохотной комнатке. В руках мужа зажат огромный резак, и я безмолвно кричу, потому что мне безумно страшно, а изо рта не вырывается ни звука. Просыпаюсь я всегда на моменте, когда он наносит мне удар. Чувствую боль, хватаюсь за острие ножа, оставляя на нём кровавые отметины, после чего выныриваю в реальность.

Не понимаю, как от этого избавиться. Бежать к психологу? Может, лучше к психиатру? Пить горстями снотворное, которое лишит даже вероятности увидеть хоть что-то во сне?

Давид забирает меня из больницы и привозит к себе домой. Там уже ждёт мама. Она тоже осунулась и похудела за то время, что прошло с момента, когда меня из собственного дома забрал Слава. Невский рассказывал, что было с ней в то время, как меня держал взаперти собственный муж. Рассказывал скупо, но даже этого хватало, чтобы понять — она сходила с ума.

— Выглядишь гораздо лучше, — говорит она, когда наконец выпускает из объятий. И я растягиваю губы в улыбке, чтобы не показать, как чувствую себя на самом деле. — Кушать будешь?

— Буду, — улыбаюсь в ответ. Мама есть мама. С её потребностью накормить, а уже после — говорить.

Усаживаюсь за стол, на котором уже расставлены тарелки и приборы. К нам присоединяется Невский. На ходу вытирает руки о кухонное полотенце, улыбается натянуто, или это только кажется, а на самом деле Дава уже ничто не тревожит?

— Я почти всё уладил, — произносит непререкаемым тоном. Впрочем, сейчас последнее, что мне хочется делать — протестовать. — Уедем через неделю. Меня берут на хорошую должность, думаю, что и ты, если захочешь карьеру строить, без проблем найдёшь работу. А если нет — будешь заниматься домом и детьми.

Как у него всё просто. И наверное, мне этому стоит поучиться. За то время, что я была в больнице, мы почти не разговаривали о случившемся, я знала только, что Оксана сделала всё не случайно, а ехала к Славе с целью меня освободить, потому и позвонила заранее Даву. А в остальном — полный информационный вакуум, и мне казалось, что я в нём задыхаюсь. Возможно, это было глупо, и единственно правильной стала бы попытка всё забыть и ни о чём не думать, но я не могла.

— М-м-м, а что со Славой?

О нём мы тоже почти не говорили. Невский взял на себя все вопросы, которые были связаны с моим браком, вернее, с тем, чтобы от него избавиться и забыть, как о страшном сне.

— С самим Славой или с вашей… семейной жизнью?

Он с силой сжимает челюсти, и мне снова нехорошо. И страшно. И что с этим делать, я ума не приложу, но понимаю, что долго так не выдержу.

— С моим браком.

— Я же сказал, что всё решу. Этого ведь достаточно?

Он отпивает глоток воды и внезапно поднимается с места и просто выходит из кухни. Прекрасно. Я вообще не знаю, как вести себя с этим незнакомым мужчиной, которого вижу сейчас возле себя. Как будто мы с разных планет, и больше нет того Давида Невского, что был рядом всё это время.

— Аль… я знаю, о чём ты думаешь сейчас. — Мама садится рядом со мной в тот момент, когда я уже собираюсь тоже подняться из-за стола, так и не притронувшись к еде. — Ты не злись на него только. Он… ты представить себе не можешь, что с ним было, когда я ему позвонила и сказала, что Слава тебя увёз. Он приехал когда… его трясло всего. Даже не трясло… Руки ходуном ходили. Сейчас — это остаточное. Он не успокоится, пока ты не уедешь с ним. Просто он тебя очень любит.

И я тоже его очень люблю, но неужели не ясно, что и мне так же тяжело, хоть волком вой? И кажется, что стоит только вывалить ворох своих проблем на родных, как они увязнут в них так глубоко, что мы уже не выберемся.

— Хорошо, мам. Буду надеяться, что как только мы уедем, всё решится.

Я вяло ковыряюсь в тарелке, после чего заставляю себя закинуть в рот хотя бы треть от того, что на ней лежит. Не знаю, возможно ли так быстро забыть всё, но если Невский выбрал отъезд в качестве панацеи, я тоже поверю в то, что всё решится, стоит только нам покинуть город.