Афины и Аттика. Древняя история и культура

Лутрофор с ковровой росписью, середина 7 в. до н.э.

Пьянствующие силены, псиктер (сосуд для охлаждения вина), 4 в. до н.э.

Кратер с фигурой сфинкса, конец 7 в. до н.э.

Коллекция музея содержит большое число остраконов с именами известных исторических персонажей. Это говорит о том, что сбор голосов при остракофории проводился не в одном месте – на Агоре, но также и у ворот города – для граждан из сельских демов. Во избежание нарушений при голосовании, оно, видимо проводилось по демам и филам – чтобы сборщик остраконов мог не допустить повторного голосования или голосования не имеющего права голоса лица, не принадлежащего к данному дему.

Остраконы против Кимона, сына Мильтиада

Остраконы против Фемистокла

Сосуды со сценами приготовления к свадебной церемонии. Поминальные дары 370-360 гг. до н.э. : пиксида и лекана

Не вполне разгаданные предметы погребального культа – расписные керамические яйца со сквозным круглым отверстием (может быть, для крепления на вертикально установленном шесте). Керамической яйцо могло заменять настоящее: в греческих захоронениях зафиксирован обычай оставлять яичную скорлупу. В русской традиции также раскрашивают пасхальные яица и оставляют яичную скорлупу на могилах.

Ритуал приношения яиц на могилы прослеживается в греческой и южноиталийской вазописи и в росписях Пестума 4 в. до н.э. Кроме того, в Беотии на терракотовых протомах Диониса Хтонического бог изображался с яйцом в руке. У орфиков (4 в. до н. э.) Космическое или Мировое яйцо считалось началом всего сущего.

Яйцевидные сосуды, Музей Керамика: Терракотовое яйцо, 6-5 вв. до н.э. Формискос, ок. 510 г. до н.э. Ваза в форме зернохранилища, 700-650 гг. до н. э.

Близким к керамическому яйцу (по форме и, вероятно, предназначению) погребальным предметом являлся формискос – колбообразный керамический сосуд с камушком внутри. Такая погремушка могла отпугивать демонов. Терракотовое яйцо из Троянского клада Шлимана также представляло собой погремушку.

Наконец, некоторые сосуды округлой формы с извлеченным из него нарочито угловатым фрагментом также могли иметь все то же значение: связи с культом Диониса и первоначалом Мирового яйца. Хотя они и считаются моделями зернохранилищ и вазами, не исключено, что они имели ритуальное значение – в них не только можно было ставить цветы, но они также могли быть упрощенными вариантами формискоса – простейшей погремушкой.

Обратим внимание еще на два типа предметов из коллекции Музея Керамика – золотые венки и бронзовые зеркала.

Мода на золотые венки пришла из Македонии в 4 в. до н.э. После завоеваний Александра Македонского, в Греции стало много золота, и венки могли себе позволить не только правители, но и просто состоятельные люди. При этом венки стали также погребальными дарами, поэтому обнаруживаются в захоронениях по всей Греции.

Дионис с яйцом, беотийские терракоты, 4 в. до н.э.

Золотой венок Эллинистического периода

Оборотная сторона бронзового зеркала, ок. 150 г. н.э.

Зеркала – явление довольно позднее. Они появляются у греков не ранее 5 в. до н.э., хотя греки прекрасно понимали значение зеркальной поверхности. В мифах Нарцисс любовался собой в водах родника, а Персей смотрел на Медузу Горгону через полированную поверхность щита. Возможно, мутное отражение в отполированной поверхности вызывало какие-то страхи и считалось опасным для человека, встречающим в отражении своего двойника-подделку.

С одной стороны, греки полагали, что зеркало обладает мистическими свойствами. Орфическая традиция сообщает, что Дионис был завлечен титанами в западню с помощью зеркала: он был увлечен своим собственным изображением. С другой стороны, у зеркала есть "сниженная" роль – это атрибут Вакха, а также Афродиты. Появление зеркал на надгробных рельефах и в погребальных дарах – скорее всего, означает нечто "срединное", – выражение любви к усопшему и снабжение его предметом, который может пригодиться в загробном мире так, как он использовался в быту.

Афинский некрополь протянулся далее от стен города – от Внешнего Керамика и до Академии Платона. Павсаний уделил Академии особое внимание, хотя лишь вскользь обмолвился о самом Платоне, ничего не сказав о его философской школе.