Африка африканеров

Сначала мы садимся в маленький поезд, потом с трудом пробираемся через многочисленные рельсы, иногда приходится сгибаться чуть ли не пополам, натыкаясь каской на камень или деревянное крепление и прижимаясь к холодной, липкой стене. С адским железным громыханьем снуют взад и вперед вагонетки, набитые породой. Самое трудное пересекать стыки: того и гляди свалишься от сильной струи сжатого воздуха, обеспечивающего вентиляцию, или споткнешься о балку, спускаясь по расшатанным лестницам и грязным скатам, едва различая, куда ступаешь в желтом мигающем свете шахтерской лампочки. Через какие-нибудь полчаса я уже совершенно отупела от шума и взрывов, от жары и влажности и чуть не плачу.

Навстречу начинают попадаться группы негров, прибывших сюда прямо из резерватов, которых за один день собираются обучить ремеслу. Они обезумели от страха, и я их понимаю, я сама в таком же состоянии. С одной только разницей: я могу притвориться и грохнуться в обморок. А им придется здесь работать по крайней мере год. К тому же они никак не могут разобраться ни в грохоте, доносящемся снизу, из-под земли, ни в тех указаниях, которые кричат им по-английски или на «фанакало», тарабарском языке, изобретенном управляющими рудником. Это новоиспеченное наречие — невероятная смесь всевозможных слов, почерпнутых из диалектов различных африканских языков.

Навстречу нам попалась группа африканцев, которые нестройным хором пытаются повторить: «Взрывчатые вещества опасны» (на «фанакало» это звучит примерно так: «Штука, которую берешь в руки, которая делает больно и грохочет, как гром»); при виде нас их заставляют вытянуться по стойке смирно, а босс-бой, обучающий их, начинает вопить по-английски: «Доброе утро, сэр», и они послушно повторяют «Доброе утро», скосив в нашу сторону круглые глаза. Невыносимо.

Как объяснил мне впоследствии один из профсоюзных деятелей, живущий под ограничениями домашнего ареста, для африканцев нет профессиональных училищ. Когда в 1907 г. на руднике в Ньюклейнфонтейне началась забастовка белых горняков, то вдруг обнаружилось, что рудники прекрасно могут обходиться и без них, потому что в ту пору рудокопы-африканцы были еще в достаточной степени квалифицированны. Белые испугались и снова начали бастовать, требуя введения расистских законов, которые охраняли бы права «бедных белых». И в результате открытое в 1911 г. техническое училище горняков было закрыто для цветных.

Из газет я узнала, что и в настоящее время кое-где продолжаются забастовки белых горняков, потому что отдельные компании, и в частности компания Оппенгеймера, выступают против закона о резервировании работы, пытаясь восполнить недостаток квалифицированной рабочей силы за счет предоставления специализированных видов работ африканцам. Правда, не увеличивая при этом им зарплату, которая составляет десять рандов (т. е. семьдесят франков) в месяц[18]. Разумеется, белым горнякам это не нравится. Нечто подобное происходило в свое время в Алжире: крупный капитал при мирился с независимостью страны, а вот «маленькие белые люди» из Баб-эль-Уэда[19] впали в панику при мысли о том, что им придется потесниться и уступить свое место алжирцам, и потому стали опорой оасовцев.

Я спрашиваю у сопровождающего нас инженера, который утверждает, что он против закона о резервировании работы, и считает, что его босс-бой мог бы стать прекрасным мастером, по скольку часов работают рудокопы-африканцы?

— Сорок восемь часов в неделю, — отвечает он. — Это не считая времени, затрачиваемого на подъем и спуск в шахту. Им не полагается ни оплаченных отпусков, ни праздников. В течение всех двенадцати месяцев контракта они не выходят за пределы рудника. Часы отдыха они проводят в лагере.

Чем глубже вниз спускаемся мы по наклонным уступам туннелей, тем невыносимей становится грохот. В конце каждого штрека несколько негров, лежа лицом к стене, присев на корточки или скрючившись в три погибели, водят взад-вперед отбойным молотком, затем сваливают в кучу отколовшиеся куски породы, перетаскивают их и грузят на вагонетки, передвигающиеся с молниеносной быстротой.

Позади африканцев, преспокойно усевшись где-нибудь в углу, белый рудокоп выкрикивает время от времени «fire»[20], не давая себе даже труда зажечь фитиль взрывчатки.

— В этом одна из причин частых несчастных случаев, — говорит инженер. — Белые рабочие осуществляют здесь лишь общее руководство, и смерть негров их ничуть не трогает. Ведь это же бои, безликая масса цветных.

Я, в свою очередь, замечаю, что, очевидно, белый рудокоп испытывает иногда чувство привязанности к своему босс-бою, который таскает за ним каску, чистит его одежду и выполняет часть его работы. Но дальше этого дело, видимо, не идет.