Сафари — это и путешествие, и много чего еще. Это цветистая речь туземцев, коей напичканы приключенческие романы колониальной эпохи, экзотичная образность африканских фразеологизмов. Помните? Не заснуть, а «отправить глаза в темноту»; не затосковать, а «впустить в сердце соль»; не просто слушать музыку, а «давать напиться ушам». Разумеется, это речь смоделированная. Подозреваю, что африканская прислуга, которой приписывался сей эзопов язык, на самом деле никогда так не говорила. Но как литературный прием — очень эффектно. Вот где пригодилось центральное для языка и мировоззрения суахили слово «сафари», вот он, неиссякаемый источник красочных идиом. О замечтавшемся человеке можно сказать, что он «отправил глаза на сафари»; о командированном — что он «отбыл на бизнес-сафари»; об умирающем — что он «готовится к большому сафари». При желании слово «сафари» можно использовать в качестве эвфемизма для чего угодно. Стоит писателю вставить «сафари» в речь какого-нибудь персонажа (желательно, чтобы у персонажа было подобающее имя, как то: Ньороге, Гиконьо, Вамбуи), как эта речь преисполнится глубокого, безошибочно африканского смысла. Что-нибудь вроде: «Вы должны пойти к своему отцу, бвана. Когда отец готовится к большому сафари, его сын должен быть с ним, вынести его из дома на руках и усадить перед домом…» Излишне говорить, что в языке суахили есть много других, не менее интересных слов. Есть слово «дхоруба», означающее надвигающуюся бурю с апокалиптическим оттенком; это слово как нельзя лучше выражает экзистенциальную тревогу. Есть «убинадаму», не имеющее точного эквивалента в европейских языках; приблизительно оно переводится как «человечность». Но все эти слова остались достоянием породившего их языка. И лишь слово «сафари» было отправлено на экспорт («в дальнее сафари») и разошлось по всему свету.
Когда-нибудь я дорасту до природы, научусь как следует вглядываться в нее, вернусь к любимой в детстве книге Сетона-Томпсона о повадках животных. И мои травелоги обогатятся новыми персонажами: жирафами, зебрами, антилопами гну, импалами, каннами, буйволами, водяными козлами, бубалами конгони и топи, дикдиками, газелями Томпсона, гепардами и леопардами, черными и белыми носорогами, шакалами, гиенами, павианами, страусами, африканскими журавлями, цесарками, аистами марабу. Там же будет и птица-секретарь, которая никогда не стоит на месте, и беспрестанно кивающая сине-красная ящерица агама, и смертоносная муха цеце, и муравей сиафу, пожирающий все на своем пути, и налетчица-саранча. И пусть это будет не новый Киплинг и не Майн Рид с его картонно-дидактичными «дебрями Южной Африки», а книга-наблюдение, сочетающая пристальность и пристрастность, наполненная метафоричными описаниями и удивительными фактами из компендиума эволюционной биологии, заставляющими лишний раз изумиться целесообразности мироустройства (согласно Канту, самый веский из аргументов в пользу существования Творца). Мне бы хотелось написать такую книгу, и, хотя я отдаю себе отчет, что этот проект мне не по зубам, сама мысль о том, что такая книга могла бы быть написана, делает многочасовую тряску в экскурсионном джипе более выносимой. И в руках у меня блокнот, и, возомнив себя натуралистом, я строчу свои впечатления, как это делали бесчисленные туристы до меня и как будут делать бесчисленные после.