Африканская книга

Бонайя говорит: «Масаи — гордые, но мирные. В отличие от туркана, покот и сумбуру, которым они приходятся близкими родственниками. Вообще, с этими нилотами — беда. Да и с кушитами тоже». В Кении подобные заявления слышишь сплошь и рядом. Так коллеги из госпиталя Кениаты сообщили мне, что в трущобах Киберы почти нет преступности, потому что там селятся в основном лухья и луо, а вот в Матаре грабят и убивают средь бела дня: там живут кикуйю, они такие. Излишне объяснять, что мои информанты сами принадлежали к народам лухья и луо. Кикуйю — самый многочисленный народ в Кении. Следующие по численности — лухья, луо, камба и календжин. Этническая вражда — константа кенийской жизни. Даже вождь нации, Джомо Кениата, чей призыв к единству («Харамбе!») высечен на скрижалях национальной истории, не был лишен трайбализма. Отчасти дело в колониальной политике, в той же произвольности государственных границ. Но только отчасти. Расизм, по-видимому, существовал здесь задолго до прихода белых. Сорок три народности, составляющие население Кении, принадлежат к трем расовым типам: банту (кикуйю, лухья, гусии и т. д.), нилоты (луо, календжин, масаи), кушиты (сомалийцы). Четвертая раса — индийцы, зачисленные с некоторых пор в официальный список племен Кении. «Вот недаром я сразу почувствовал себя здесь как дома!» — возрадовался Прашант. Эрудированный Бонайя уточнил: вообще-то индийцев изначально привезли в Кению на строительство колониальной железной дороги. Когда полторы тысячи километров дороги были сооружены, тысячи индийских кули[295], привезенных на трудовые работы, остались без дела. И тогда колониальные власти, куда более гуманные по отношению к индийцам, чем к африканцам, любезно предоставили первым льготы для занятия торговлей. Выходцы из Гуджарата, известные своими способностями к предпринимательской деятельности, преуспели в коммерции и обосновались в Восточной Африке уже более или менее прочно. Индийские «дука»[296] стали обязательной частью жизни в каждой деревне. Среди народов Кении гуджаратцы по сей день занимают привилегированное положение. Хотя не такое, конечно, как кикуйю. Даже в колониальную эпоху кикуйю были кикуйю, а лухья, луо, кисии и другие племена назывались собирательно-пренебрежительным этнонимом «кавирондо». Что уж там говорить о нынешней ситуации? Кикуйю, жаловался Бонайя, вот главные узурпаторы власти в постколониальной Кении. Джомо Кениата был кикуйю, и Мваи Кибаки был кикуйю, и нынешний президент, сын Джомо Кениаты, разумеется, тоже. Дэниэл арап Мои[297], тот был из племени календжин, но он был диктатором и форменной скотиной, не меньшей, чем кикуйю. Если ты принадлежишь к одному из основных племен — лухья, луо, камба, гусии, календжин, — у тебя еще есть шанс пробиться. Если же твое племя малочисленно, надеяться тебе не на что. Некому тебя подсадить, все тянут своих. Сам Бонайя принадлежит к народу покомо, живущему по течению реки Тана и на побережье Индийского океана, между Момбасой и Ламу. У покомо нет власти, их мало.

А как же масаи? Масаи сами по себе, они как-то умудряются оставаться вне племенных распрей. Впрочем, ни малочисленными, ни бесправными их не назовешь. В Кении их насчитывается чуть меньше миллиона, и примерно столько же в Танзании. Есть у них и влиятельные политики: например, бывший премьер-министр Танзании Эдвард Сокойне, или министр внутренних дел Кении Джозеф Оле Ленку, или спикер Национальной ассамблеи Францис Оле Капаро. Эдвард Лоуасса, лидер танзанийской оппозиции, — тоже масаи. Есть, словом, кому похлопотать за их народ в эмпиреях власти. Да и вообще они — молодцы, смогли раскрутить свой бренд, про них весь мир знает. А может, это и не они сами, а опять-таки европейцы, которых всегда впечатляли их прыжки, копья, бусы, оттянутые мочки.