Африканская книга

Сидя в масайской мазанке, слушая излияния Джонсона, ты чувствуешь себя первопроходцем, героем какого-нибудь фильма или книги, пока не вспомнишь, что эти задушевные беседы — его работа; что ты — один из многих его клиентов, но он как истинный профессионал позволяет тебе почувствовать свою уникальность.

Все дома в масайской деревне строят женщины. Они же носят из колодца воду, готовят пищу, пасут овец и коз (дети, начиная с шестилетнего возраста, тоже занимаются выпасом мелкого скота). Считается, что все это не мужские дела. Мужчина должен пасти коров и прыгать в высоту. У каждой масайской семьи должно быть свое стадо коров. У бедняка их может быть около сотни, у масаи среднего достатка — от ста до пятисот, а у богачей бывает и по несколько тысяч. На каждую корову надевают по колокольчику. Самых дойных приглашают в дом как членов семьи. Для традиционного напитка «кровь с молоком» у коровы берут кровь из яремной вены, после чего рану заклеивают навозом. Молоко принято хранить в калебасе, мясо — сушить на дереве. Когда встречаются два воина, их разговор начинается так: «Коровы в порядке? А жены и дети?» Чем больше коров, тем больше жен. Приданое исчисляется в коровах, наказание за любое преступление, включая убийство, — тоже. Браки заключаются по договоренности между семьями, причем невеста в момент сговора может быть еще ребенком. Замужние женщины носят обручальные кольца на пальцах ног. После родов женщине полагается выпить три рога коровьей крови.

По воскресеньям женщины ходят в церковь (мужчины — никогда). На церковную службу принято надевать все чистое, поэтому по субботам обычно устраивают большие стирки. Пока мы общаемся с Джонсоном, из церкви, расположенной на холме неподалеку от селения, доносится женский гомон. Он поднимается со дна дневной тишины, точно пузырьки со дна кастрюли при закипании воды — первые робкие возгласы торопливо перерастают в бурлящий хор прихожанок, охваченных религиозным экстазом.

Когда масайский мужчина не пасет коров, не прыгает в высоту, не ждет другого воина, стоя на одной ноге, и не жует угоро на деревенском совете, он, как правило, занят туалетом. Своему облику он придает большое значение. Масайские юноши — здоровые, поджарые, с сильным запахом пота. Интересно, все ли в их красочной внешности регламентировано (скажем, такая-то прическа отражает принадлежность человека к определенной возрастной группе и так далее)? Много ли остается места для личных предпочтений? Кажется, больше, чем можно было бы предположить. Одним нравятся парики и бусы, другим — головные уборы из меха обезьяны. Прихорашиваться нравится всем.

Масайские дети не попрошайничают, но довольно агрессивно суют нам свои поделки. «Не могу, простите, я у вас уже много купил», — говорю я с нервным смешком, и парень, вкрадчиво предлагавший то одно, то другое, передразнивает этот мой смешок. Потом, провожая меня, изображает стариковскую поступь. Должно быть, по меркам масаи я уже старик.

* * *

Зелень саванны постепенно переходит в засушливый ландшафт. Искромсанные временем пласты латеритной почвы, кое-где отвесно обрубленные и походящие издалека на стены какого-нибудь южноиндийского храма. Как будто индийское влияние проникло так глубоко, что сказалось даже в этом. Ботаник Бонайя снова щеголяет своим знанием местной флоры. Правда, на сей раз он сыплет не латинскими, а местными названиями: дерево «подо», трава «кигомбе», трава «мудхангари», дерево «мварики», дерево «муири», дерево «мвули», из которого делают мебель… Этот список мне никогда и ни для чего не пригодится. Но я зачем-то упорно записываю названия. Вероятно, затем же, зачем люди, живущие в эпоху цифровой фотографии, делают тысячи снимков, к которым никогда потом не вернутся. Итак, лихорадочное дерево, камфорное дерево, колбасное дерево, плосковерхие заросли зонтичного терновника, слоновья трава…