Африканская книга

Уже невозможно поверить, что все это было со мной и на самом деле: длительное путешествие по Мали, по реке Нигер, через Бамако, Сикассо, Сегу, Мопти, Дженне, через Гао и Бандиагару, до самого Тимбукту. Теперь этот регион, с 2012 года ставший вотчиной «Аль-Каиды», считается одним из самых опасных мест на земле; врачу-волонтеру туда уже не попасть. Древние памятники великой сахельской архитектуры, песочные мечети Тимбукту, на фоне которых мы когда-то фотографировались, стерты с лица земли. Все, кого я знал в тех краях, уехали — одни в Сенегал, другие в Буркину, кто куда смог. И только старый полковник Майга, некогда — министр внутренних дел Мали, а еще раньше — африканский революционер, предводитель повстанцев, одна из ключевых фигур в борьбе за независимость, доживает свой век в поместье на окраине Бамако. Когда-то он был моим пациентом, и мы гостили у него, а потом ездили в гости к его старшему сыну Мусе, прожившему много лет в Ленинграде.

Еще был Кидаль, где мы ночевали в палаточном лагере у мятежных туарегов и я лечил туарегских женщин от брюшного тифа. Была Бандиагара, постой в догонской деревне и ночлег под открытым небом, на крыше дома вождя. И то, как мы ходили из деревни в деревню со своим «полевым лазаретом» (читай: с походной аптечкой), объявляя urbi et orbi о том, что доктор приехал, — точно так же, как возвещают о своем прибытии бродячие торговцы, циркачи или потомственные «карите-целители». Один из таких целителей лечил и меня, горе-волонтера, когда амебная дизентерия, которую я подцепил не то в Сегу, не то в Сикассо, скрутила меня так, что я не мог шевельнуться. Он втирал мне масло карите, массировал какие-то точки, но лечение не помогло. До сих пор помню — отчетливо, но так, как если бы это были кадры из фильма, увиденного в детстве и навсегда оставшегося в памяти: меня завернули в безразмерную домотканую рубаху, индиговую в белый горошек, насквозь пропахшую карите, и положили на повозку, запряженную тощими волами, чтобы отвезти в соседнюю деревню, где был еще один знахарь. Тот не стал заморачиваться с массажем, а дал мне выпить крепкого малийского чая, в сущности чифиря, от которого мне на короткое время полегчало. При этом он утешительно приговаривал, что в Мали любой доктор рано или поздно становится пациентом. Догонский вождь, чей щербатый рот был вечно наполнен оранжевой кашей пережеванного ореха кола, приходил справиться о нашем здоровье, и Алла, которую тоже скрутила амебная зараза, обматерила его по-русски. К счастью, вождь не принадлежал к тем малийцам, что некогда обучались в Советском Союзе, и не знал русского. Алкину тираду он воспринял как традиционное русское приветствие вроде догонского ежечасного «умана сэо?». Потом был Мопти, где мы останавливались у шведских экспатов, и вид на закат с крыши их дома, и вид на город, который в путеводителях принято называть «малийской Венецией»… Как писал поэт, «много все-таки жизни досталось мне».

Малийская кухня произвела на нас с Аллой сильное впечатление. Сильное, но не самое благоприятное. Отчасти это было связано с той кишечной инфекцией, от которой я не мог оправиться еще около года после того, как вернулся из Африки. Когда в организме хозяйничает амеба, человеку не до еды. Однако питаться чем-то надо, и эта физиологическая потребность в Мали представляла собой задачу не из легких. У полковника Майга нам жарили только что зарезанного барана, у его сына Мусы — только что выловленную рыбу-капитана; но между этими гастрономическими оазисами лежала пустыня, где на пятьсот километров пути приходилась одна столовка. «Что у вас сегодня есть?» — спрашиваешь ты, уже зная, что никакого меню в подобных заведениях не бывает; посетителю, как правило, предоставляется выбор из одного блюда. «Qu’est-ce que vous avez aujourd’hui?» И тебе отвечают: «Макароны». «А что в качестве соуса?» Этот вопрос приводит хозяев заведения в замешательство. Пошушукавшись, они отвечают так: «В качестве соуса можем покрошить картошку. Больше у нас ничего нет. Макароны и картошка». Но тут в глазах у хозяина вспыхивает огонек, видно, что он вспомнил нечто очень важное и радостное. «Зато на десерт, — говорит он, едва сдерживая ликование, — мы можем предложить вам свежего манго!» Ох уж этот десерт, это вездесущее манго…