Африканская книга

Было время, когда весь штат отделения онкологии в этом госпитале состоял из одних египтян. По выходным завотделением вел службу в коптской церкви, врач и священник в одном лице. Его дочь Магда, жгучая брюнетка с глазами цвета морской волны, работала переводчиком с арабского на семнадцатом этаже, специально отведенном для пациентов-ВИПов из стран Персидского залива. Саудовские толстосумы требовали, чтобы их переводчиками были красивые девушки и чтобы эти девушки непременно носили мини-юбки. Магде приходилось тайно переоблачаться в больничном туалете: она не хотела, чтобы отец знал о ее профессиональной униформе. Саму ее возмущала не столько форма одежды, сколько то, что семьи пациентов как-то не в меру требовательны. От Магды ожидалось, что она будет не только их переводчиком, но и нянькой, социальным работником, экскурсоводом, психотерапевтом. Одна семья, чей восьмидесятипятилетний патриарх лечился у нас от плоскоклеточной карциномы нёба, настаивала, чтобы в присутствии больного никогда не произносилось слово «рак». Надо говорить «инфекция». Он, мол, думает и должен продолжать думать, что огромная опухоль, из‐за которой ему пришлось удалить пол-лица, была всего лишь инфекцией. Я разыгрывал спектакль с той же покорностью, с какой Магда надевала свои мини-юбки. В качестве вознаграждения родные пациента носили мне гостинцы — разнообразные восточные сладости, которые я, твердо решивший похудеть, отдавал медсестре с просьбой прятать их от меня подальше. Однажды, после осмотра и обязательных уверений в том, что «инфекция» под контролем, старик притянул к себе Магду и зашептал ей на ухо. «Знаешь, что он мне сказал? Никогда не поверишь. Сказал: „Я знаю, что у меня рак. Только не говорите об этом моей семье. Они думают, что я думаю, что это инфекция“».

Некоторые из бывших коллег и пациентов из той больницы стали моими добрыми друзьями, и мы до сих пор периодически встречаемся в одном из двух любимых заведений, «Момбар» и «Кебаб-кафе». Все, чем меня кормили в фешенебельных ресторанах Каира, не выдерживает сравнения с тем, что подают в этих двух неказистых с виду едальнях. Хотя, надо сказать, в Каире кормили на убой. На завтрак в гостинице предлагали пшеничную кашу «белила», хлебно-ореховый пудинг «омали», всевозможную выпечку, сыры «ариш», «домиати» и «миш» (последний изготовляется в Египте чуть ли не с 2500 года до нашей эры) и, само собой, бобы «фул медамес», которые египтяне считают своим национальным блюдом. В ужин ассортимент был еще богаче, шведский стол представал чем-то вроде путеводителя по египетской кухне в кратком изложении «Ридерз дайджест». Тут были и кюфта-кебабы с лепешками, зеленью и бабаганушем, и фалафель с тахиной, и баранья печенка по-александрийски, натертая острым перцем, зирой, кориандром и прочими пряностями; и тягучий суп из молохеи (она же — египетский шпинат) с чесноком, кориандром и лимоном, и пирожки «хававши» с мясным фаршем и овощами, и праздничная «фатта» (мясо, рис и овощи, выложенные слоями на лепешки «балади», политые уксусом и томатным соусом), и рыбный плов «саядия», и египетская мусака, и перевернутый плов «маклюбе», и чечевичная похлебка, и жареная колоказия, и макароны под соусом «бешамель». Кроме того, между завтраком и ужином, пока мы слонялись по городу, нам предлагали всякую уличную еду — от «кошари» из риса, макарон и чечевицы, политых томатным соусом, до верблюжьей печенки, которую жарят под мостом в окрестностях Хан аль-Халили. Я как самый отважный из нашей группы даже опробировал ферментированную кефаль «фесих», египетскую родственницу исландского хаукарля, шведского сюрстремминга и корейского хонгео.