Агония эроса. Любовь и желание в нарциссическом обществе

Плывущая по воде прекрасная Офелия с ее приоткрытым ртом и теряющимся в пространстве взглядом, как у святого или влюбленного, вновь намекает на близость эроса и смерти. С песнями, подобно нимфе, как говорится у Шекспира [11], умирает Офелия, возлюбленная Гамлета, в окружении упавших цветов. Она умирает прекрасной смертью, смертью в любви. На Офелии Милле можно увидеть цветок, который не упоминается у Шекспира, а именно красный мак, который отсылает к эросу, грезам и опьянению. Давид с головой Голиафа Караваджо – это также картина о желании и смерти. Страна лентяев Брейгеля, напротив, показывает пресыщенное общество позитивности, ад Однообразия. Кругом, со своими раздутыми телами, в апатии лежат люди, измученные сытостью. Даже у кактуса здесь нет колючек. Он сделан из хлеба. Все здесь позитивно в той мере, в которой оно съедобно и доставляет наслаждение. Это пресыщенное общество напоминает больное общество со свадьбы в Меланхолии. Интересно, что Жюстин ставит Страну лентяев Брейгеля бок о бок с рисунком Уильяма Блэйка, изображающим раба, повешенного заживо за ребро. Невидимое насилие позитивности контрастирует здесь с брутальным насилием негативности, которое эксплуатирует и обкрадывает. Жюстин уходит из библиотеки сразу же после того, как закрепляет на полке рисунок с ревущим оленем Карла Фредрика Хилла. Рисунок вновь выражает эротическое желание или тоску по любви, которые внутренне ощущает Жюстин. Здесь ее депрессия вновь предстает как невозможность любви. Ларс фон Триер, очевидно, знал, что Карл Фредрик Хилл на протяжении всей жизни сильно страдал от психоза и депрессии. Эта последовательность картин наглядно демонстрирует весь дискурс фильма. Эрос, эротическое желание побеждает депрессию. Он выводит из ада Однообразия к атопии и даже утопии всецело Другого.

Апокалиптическое небо Меланхолии подобно тому пустому небу, которое составляет для Бланшо первичную сцену из его детства. Оно открывает ему атопию всецело Другого, внезапно прерывая Однообразие: «Я был ребенком семи или восьми лет, я находился в стоящем особняком доме, у закрытого окна, я глянул на улицу – и вдруг, ничто не могло быть внезапнее, небо будто разверзлось, бесконечно открыло себя Бесконечному, чтобы этим поразительным мгновением побудить меня признать Бесконечное, но при этом бесконечно пустое Бесконечное. Результат был поразительным. Внезапная и абсолютная пустота неба, невидимая, нетемная – пустота Бога: она была явлена и тем самым в разы превосходила простой намек на божественное, – она изумила ребенка до такого восторга, до такой радости, что на момент у него к горлу подступили слезы, и – я добавляю это, чтобы ничего не скрывать, – я думаю, это были его последние слезы»[12]. Ребенка захватывает бесконечность пустого неба. Он вырывается из себя и выворачивается, теряет границы, опустошается в атопическом Внешнем. Это бедственное событие, это вторжение Внешнего, всецело Другого осуществляется как раз-особление (Ent-Eignis), как снятие и опустошение особенного, то есть как смерть: «Пустота неба, отложенная смерть: бедствие»[13]. Но это бедствие наполняет ребенка «опустошительной радостью», более того, счастьем отсутствия. В этом состоит диалектика бедствия, которая структурирует и фильм Меланхолия. Бедственные невзгоды внезапно оборачиваются спасением.

Мочь-не-мочь

Общество достижений (Leistungsgesellschaft) полностью определяется модальным глаголом «мочь» в противовес обществу дисциплинарному, которое объявляет запреты и использует «должен». На определенном уровне производительности «должен» быстро упирается в свои границы. Чтобы повысить производительность, его сменяют на «мочь». Призыв к мотивации, инициативе и проектам лучше способствует эксплуатации, чем плетка и приказы. Как сам себе предприниматель субъект достижений свободен в той мере, в которой он не подчинен никакому командующему и эксплуатирующему другому, но он не является действительно свободным, ведь в таком случае он сам себя эксплуатирует, причем добровольно. Эксплуататор и есть эксплуатируемый. Он одновременно и обидчик, и жертва. Самоэксплуатация намного эффективнее эксплуатации со стороны других, потому что она сопровождается чувством свободы. Так становится возможна и эксплуатация без господства.