Агриппина. Младшая сестра Смерти

– Ты со мной согласна? – Её пальцы прекращают отбивать дробь и вцепляются в баранку. – Ну, с тем, что Родиону не следует с тобой видеться? Надеюсь, ты не хочешь…

– Не хочу.

Мачеха кивает. Линия подбородка у неё смягчается, руки сползают с руля. Так вот что тревожило Крис больше всего. Не простила ли я отца? Не возникнет ли у меня желание повидаться с ним?

– Думаю, пока он будет в Питере, тебе лучше посидеть дома, – продолжает мачеха. – Не выходить на улицу. Вообще. Ради твоей же безопасности.

Я пристально смотрю на Крис, пытаясь глазами донести мысль: то, что она говорит – жуткая чушь. Дурно пахнущая глупость. Уйти в изоляцию ради человека, который собирался всю жизнь держать меня под замком? Ну уж нет.

Мачеха выдерживает мой взгляд. На лице у неё чётко прописана непоколебимость: она всё решила и не намерена отступать.

Тогда я выдаю фразу, которая, знаю, точно заденет Крис за живое:

– Ты говоришь прямо как он.

Мачеха вздрагивает, и я продолжаю:

– Так всё и начиналось, не помнишь? «Посиди дома», «всё ради безопасности»…

– Это другое, – медленно произносит Крис.

– Нет. То же самое, – возражаю я.

Ноздри стремительно захватывает неприятная щекотка. Ну вот, приехали. Замолкаю, пока в голос не закралась дрожь, и отворачиваюсь к окошку.

– Это другое, – упрямо повторяет Крис. – Родион пёкся о своей шкуре… хотя нет. На самом деле нет. Он считал, что печётся о своей шкуре, а на самом деле просто добухался до белочки. Нет никакого проклятья, и я тому лучшее доказательство. Пусть приезжает, чтобы поцеловать порог! Я скорее перегрызу ему глотку, чем позволю к тебе приблизиться и снова причинить боль. Да, да, не смотри так. Однажды я совершила ошибку, но больше такое не повторится. – Она шумно вздыхает. – Мы что-нибудь придумаем. Справимся. Как всегда.

Я часто-часто моргаю, прогоняя слёзы. Речь Крис трогает меня, но я не могу позволить мачехе распоряжаться моей свободой. Что хуже: встретиться с отцом или оказаться под домашним арестом? В другое время я бы сказала, что первое. Но теперь, когда в жизни появились свитки, всё изменилось. Вокруг происходит всякая небывальщина и кто-то незримый зовёт меня, тянет за руку и сулит нечто необыкновенное. Я не могу отказаться. Не могу закрыться. Я слишком долго просидела взаперти в своё время. Хватит!

Слёзы испаряются, когда на них сыплются искры решимости.

– Долго ему ехать? – я поворачиваюсь к Крис.

– Не знаю, – она качает головой. – Если Родион ещё в Диксоне, то долго. Я погуглила, там раз в неделю вылеты, по средам, а сегодня пятница. Но если он уже в Норильске, то может оказаться тут хоть завтра.

– Хорошо. – Чувствую, как приподнимаются уголки губ. – Быстрее приедет, быстрее узнаем, что ему нужно. Я его не боюсь. И прятаться не собираюсь.

– Грипп.

Я протягиваю руку и делаю то, чего не делаю почти никогда – касаюсь Крис. Сжимаю её плечо.

– Никаких замков.

– Боюсь, нас тогда могут ограбить, – кисло усмехается мачеха.

– Ты поняла, о чём я.

– Поняла. Знаю, что, скорее всего, пожалею об этом, но я не в праве удерживать тебя силком. С сегодняшнего дня наш девиз: «Никаких замков, кроме щеколды в туалете».

Я фыркаю, а Крис добавляет:

– Ты всё-таки постарайся не пересекаться с ним. Сделай всё возможное. Хорошо?

Киваю, хотя понимаю, что это практически нереально. Бабушкин адрес прекрасно известен отцу. Даже если Крис не пустит его на порог, он сможет подкараулить меня у ворот.

Одна половина души хочет узнать, что отцу понадобилось в Питере. Вторая строго грозит пальцем: «Держись от него подальше».

– И ещё кое-что… – Крис мнётся, и это настораживает. – Слушай, а какие отношения были у Родиона с тёщей?

– С бабушкой? Не знаю. Они не общались.

– Уверена?

– А почему ты спрашиваешь?

Мачеха тянется к бардачку и вытаскивает белую бумажку, сильно обугленную по краям. Переворачивает, и я вижу отца. Его тонкое лицо, так похожее на моё, странно смотрится в горелой окаёмке. Но ещё страннее выглядит знак, нарисованный чем-то красным на белой рубашке – там, где сердце. Маленький символ выглядит как ромб на ножках. Я беру фотографию – вернее, то, что от неё осталось – и трогаю коричневые опалённые края.

– Нашла в печке, когда убиралась, – говорит Крис. – Не знаешь, что это значит?

– Наверное, бабушка злилась на отца, вот и решила…

– Тогда почему она сожгла ту часть фотки, на которой был кто-то другой?

Я приглядываюсь к снимку и замечаю руку, лежащую на отцовском плече.

Мама?

Чувствую, как кровь отливает от лица.

Тут перед лобовым стеклом возникает дымок, а следом материализуется сатир. Он пучит глаза и трёт ребром ладони по горлу: мол, закругляйся.

Я сую фотографию в карман толстовки. Скорее интуитивно, чем намеренно. Крис замечает, но ничего не говорит.

– Мне надо идти, – твёрдо произношу я, выскакивая из машины. – Увидимся дома.

– Грипп!

– Что?

Наверное, в моём голосе слышится вызов и раздражение, потому что мачеха примирительно поднимает руки:

– Я просто хотела сказать: звони, если понадоблюсь. И ещё, – она хмурится, разглядывая мои ноги, – у тебя джинсы в земле.

– Споткнулась.